Песнь Ахилла

Он встал из-за стола, и я последовал за ним, боясь запнуться, спиной чувствуя взгляды сидящих за столом мальчишек. Мы прошли мимо моей бывшей спальни, мимо приемной залы с высоким троном. Еще поворот – и мы очутились в незнакомой мне части дворца, в крыле, уходившем вниз, к воде. Стены были расписаны яркими узорами, которые блекли, едва свет факела проносился мимо.

Его покои были так близко к морю, что сам воздух казался соленым на вкус. Каменные стены – без всяких узоров – да мягкий коврик. Простая, но добротная мебель, вырезанная из темнозерненого дерева, которое явно привезли издалека. Возле стены лежала толстая циновка.

Он указал на циновку:

– Это твоя.

– А-а.

Говорить спасибо было вроде как неправильно.

– Спать хочешь? – спросил он.

– Нет.

Он кивнул, будто я сказал что-то умное.

– Я тоже.

Теперь кивнул я. Мы с ним были будто птицы – оба с настороженной вежливостью дергали головами. Молчание.

– Я буду жонглировать. Поможешь?

– Я не умею.

– Тут нечего уметь. Я тебя научу.

Я пожалел, что сказал, будто не хочу спать. Не хотелось перед ним позориться. Но он смотрел на меня с надеждой, и я решил не дичиться.

– Ладно.

– Сколько шаров сможешь удержать?

– Не знаю.

– Покажи руку.

Я выставил ладонь. Он прижал к ней свою. Я едва не вздрогнул. Его кожа была нежной и слегка липкой после ужина. Пухлые подушечки пальцев – горячими.

– Примерно одинаковые. Тогда лучше начать с двух. Держи.

Он взял шесть кожаных мячей, вроде тех, какими жонглируют уличные фигляры. Я послушно взял два.

– Когда скажу, бросишь один мне.

Раньше меня бы задело, вздумай кто-нибудь вот так мной командовать. Но отчего-то из его уст это не прозвучало как приказ. Он принялся жонглировать оставшимися мячами.

– Бросай! – сказал он.

Я швырнул ему мяч, и его без промедления затянуло в мелькающую круговерть.

– Еще, – сказал он.

Я кинул еще один мяч, и он присоединился к остальным.

– У тебя хорошо получается, – сказал он.

Я резко вскинул голову. Не смеется ли он надо мной? Но он выглядел искренним.

– Лови!

Мяч – точно смоква тогда за ужином – полетел в мою сторону.

Особой ловкости от меня тут не требовалось, но я с удовольствием втянулся в игру. После каждого удачного броска мы радостно улыбались друг другу.

Наконец он остановился, зевнул.

– Поздно уже, – сказал он.

Я поглядел в окно и с удивлением увидел висящую высоко в небе луну. Я и не заметил, как пролетело время.

Усевшись на циновку, я глядел, как он готовится ко сну – умывается водой из широкогорлого кувшина, развязывает кожаный шнурок, перехватывавший волосы. Вместе с тишиной вернулась и моя настороженность. Почему я здесь?

Ахилл загасил факел.

– Доброй ночи, – сказал он.

– Доброй ночи.

Слова показались мне непривычными, будто чужой язык.

Время шло. У другой стены в лунном свете угадывались очертания его лица: идеально-точеного. Он спал, приоткрыв рот, беззаботно забросив руку за голову. Во сне он был совсем другим, красивым, но холодным, точно лунный свет. Мне даже захотелось, чтобы он проснулся, – увидеть, как к нему возвращается жизнь.

На следующее утро после завтрака я вернулся в общую спальню, думая, что и все мои вещи снова окажутся там. Но их там не было, а с моей циновки сняли покрывало. Я проверил еще раз – после обеда, и еще раз – после упражнений с копьем, и потом снова, перед тем как идти спать, но моя постель так и осталась пустой, незастеленной. Но. Все-таки. К нему в покои я пробирался опасливо, ожидая, что меня вот-вот остановит слуга. Никто меня не остановил.

Я замер в дверях, замешкался. Он лежал на скамье, как и в нашу первую встречу, – развалившись, болтая ногой.

– Привет, – сказал он.

Удивись он, выкажи хоть каплю сомнения, и я бы ни за что здесь не остался – ушел бы и спал на голом тростнике. Но ничего этого я не заметил. Только, как и прежде, приветливый голос, пристальный взгляд.

– Привет, – ответил я и пошел к своей циновке.

Постепенно я ко всему привык: больше не вздрагивал, заслышав его голос, не боялся, что мне попадет. Я больше не ждал, что меня отошлют. После ужина я привычно шел к нему в покои и циновку, на которой спал, уже звал своей.

По ночам мне по-прежнему снился убитый мальчик. Но когда я просыпался – в поту, в ужасе, – луна сияла на воде за окном, и было слышно, как плещут о берег волны. В тусклом свете я различал его опутанные сном члены, видел, как легко он дышит. И мое сердце само собой начинало биться ровнее. Даже когда он спал, его не покидала какая-то живость, рядом с которой и смерть, и призраки казались глупостью. Вскоре ко мне вернулся сон. Кошмары снились все реже, а затем и вовсе перестали.

Выяснилось, что он не такой уж и важный, каким кажется. За его молчаливостью и невозмутимостью крылась другая личина – озорная, многогранная, будто искрящийся на солнце драгоценный камень. Ему нравилось соревноваться с самим собой – закрыв глаза, ловить разные предметы, перепрыгивать через невообразимые преграды из лежанок и стульев. Когда он улыбался, кожа в уголках рта у него морщинилась, будто поднесенный к пламени лист.