Песнь Ахилла

Небольшая процессия миновала шатры Аякса, Диомеда и Нестора, стоявшие ближе всего к агоре, и поднялась на помост. Когда мы с Ахиллом узнали об этом и добежали до площади, обгоняя других воинов, старец уже стоял в центре помоста, опираясь на жезл. Когда Агамемнон с Менелаем взошли на помост, он даже не шелохнулся – так и стоял горделиво подле своих сокровищ и тяжело дышавших прислужников. Агамемнона такая дерзость явно разгневала, но он промолчал.

Когда слух – быстрее выдоха – распространился по всему стану и вокруг собралось порядочно воинов, старец повернулся и оглядел толпу: и царей, и простолюдинов. Наконец его взгляд остановился на стоявших перед ним сыновьях Атрея.

Старец заговорил глубоким и звучным голосом, предназначенным для того, чтобы возносить молитвы. Он назвался Хрисом и, воздев жезл, объявил, что он – верховный жрец Аполлона. Затем указал на раскрытые сундуки, где переливались в лучах солнца драгоценные камни, бронза и золото.

– Но ты так и не сказал, зачем пришел, жрец Хрис.

Менелай говорил спокойно, но в его голосе сквозило нетерпение. Троянцы не выходят на агору ахейских царей и речей не произносят.

– Я принес выкуп за свою дочь, Хрисеиду, – сказал он. – Преступив закон, ахейцы силой увели ее из нашего храма. Она невысокого росту, юная, с лентами в волосах.

Ахейцы зашептались. Просители, искавшие выкупа, обычно умоляли о нем, стоя на коленях, а не вещали, будто цари, выносящие приговор. Но на это можно было и закрыть глаза, ведь старец был верховным жрецом и склоняться привык лишь пред богами. Выкуп он предлагал щедрый, вдвое больше того, сколько стоит девчонка, да и расположением жреца никогда не стоит пренебрегать. Слова «преступив закон» полоснули воздух, будто выхваченный из ножен меч, но ведь и не скажешь, что это неправда. Даже Диомед с Одиссеем кивали головами, а Менелай уже набрал воздуху, чтобы ответить.

Но огромный, как медведь, Агамемнон шагнул вперед, жилы у него на шее вздулись от гнева.

– Разве так молят о выкупе? Тебе еще повезло, что я не убил тебя на месте. Я военачальник этих войск, – сплюнул он, – и я не дозволял тебе держать речь пред моими воинами. Вот что я тебе отвечу: нет. Не будет никакого выкупа. Она – моя добыча, и я не отдам ее, ни сейчас, ни потом. Ни за этот сор, что ты принес, ни за любой другой. – Его скрюченные пальцы потянулись к шее старика. – Уходи сейчас же, жрец, и чтобы я больше не видел тебя в моем стане, не то все твои венки тебя не спасут.

Хрис стиснул зубы, то ли испугавшись Агамемнона, то ли пытаясь удержаться от резкого ответа. В его взгляде пылала горечь. Не говоря ни слова, он развернулся, сошел с помоста и отправился обратно, в сторону моря. За ним потянулись его прислужники, громыхая сокровищами в сундуках.

После того как Агамемнон ушел, а воины вокруг меня принялись яростно перешептываться, я еще долго глядел удаляющемуся жрецу вслед. Люди, бывшие на дальнем краю берега, сказали, что тот плакал и воздевал жезл к небесам.

В ту же ночь, проскользнув к нам змеем – быстрым, бесшумным, вьющимся – начался мор.

На следующее утро, проснувшись, мы увидели, что мулы стоят, привалившись к стенкам загонов, тяжело дышат, закатывают глаза и на мордах у них пузырится желтый гной. К полудню болезнь перекинулась на собак – они скулили, клацали зубами, высовывали покрытые красноватой пеной языки. К вечеру все животные либо подохли, либо подыхали, лежа в лужах кровавой блевотины, дрожа всем телом.

Мы с Махаоном и Ахиллом сжигали их, стоило им упасть, очищая стан от их сочащихся желчью тел, от перекатывавшихся в золе костей. Вернувшись вечером к себе, мы с Ахиллом оттерли себя дочиста сначала грубой морской солью, затем – чистой водой из лесного источника. К Симоису и Скамандру, широким извилистым троянским рекам, воду которых другие воины использовали для питья и омовения, мы даже не подходили.

Потом, уже лежа в постели, мы тихонько переговаривались, невольно вслушиваясь, не стиснет ли горло, не копится ли слизь во рту. Но слышали мы только собственные голоса, повторявшие, словно молитвы, способы врачевания, которым нас научил Хирон.

Следующими стали воины. Наутро болезнь поразила десятки людей: они падали как подкошенные, с выпученными, слезящимися глазами, с растрескавшимися губами, и по подбородкам у них стекали тонкие красные струйки. Я, Махаон, Подалирий, Ахилл, а затем и Брисеида бегали туда-сюда, таскали тех, кого – внезапно, будто копьем или стрелой – сразила болезнь.

На краю стана разрасталось поле больных. Десять, двадцать, а затем и пятьдесят человек тряслись в лихорадке, просили пить, срывали с себя одежду, пытаясь спастись от пожиравшего их огня. В последние часы кожа у них лопалась, расползалась, как дыры по старому одеялу, истончалась до гноя и комковатой крови. И под конец, перестав трястись всем телом, они тонули в предсмертной трясине – темном, со сгустками крови содержимом их кишок.