Песнь Ахилла

– Она же с нами. Как же ты можешь позволить им забрать ее? Где же твое достоинство? Как можно позволить ему ее обесчестить?

И тут, внезапно, я все понял. Подкатила тошнота. Я пошел к выходу.

– Куда ты? – спросил он.

Я ответил – хрипло, злобно:

– Предупредить ее. Она имеет право знать о твоем выборе.

Я стою возле ее шатра. Его поставили чуть поодаль, он маленький, покрыт коричневыми шкурами.

– Брисеида, – слышу я собственный голос.

– Входи!

Она откликается тепло, с радостью. Во время мора мы с ней разговаривали редко и только по необходимости.

Она сидит на низенькой скамейке, на коленях у нее – ступка и пестик.

Остро пахнет мускатным орехом. Она улыбается.

Я от горя будто выжат досуха. Как же сказать ей о том, что известно мне?

– Я… – пытаюсь заговорить, осекаюсь.

Она замечает, какое у меня лицо, ее улыбка исчезает. Она проворно вскакивает, подбегает ко мне.

– Что такое? – Она прижимает к моему лбу прохладное запястье. – Ты болен? Здоров ли Ахилл?

Меня мутит от стыда. Но для жалости, что я чувствую к себе, сейчас места нет. Они идут.

– Кое-что случилось, – говорю я. Язык распухает во рту, слова выходят скомканными. – Сегодня Ахилл говорил с воинами. Мор наслал Аполлон.

– Мы так и думали.

Она кивает, нежно касается меня рукой – хочет утешить. Я почти не могу продолжать.

– Агамемнон не… он разозлился. Они с Ахиллом поссорились. Агамемнон хочет его наказать.

– Наказать? Как?

Теперь она замечает что-то у меня во взгляде. Лицо у нее гаснет, замыкается. Она готовится к худшему.

– Как он его накажет?

– Он послал воинов. За тобой.

Я вижу, как в ней вспыхивает паника, хоть она и пытается это скрыть. Она сжимает мою руку:

– И что будет?

Стыд разъедает меня, опаляет каждый нерв. Все как в кошмарном сне, я все жду, когда же я с облегчением проснусь. Но я не проснусь. Все – правда. Он не поможет.

– Он… – Больше я ничего не могу сказать.

Этого достаточно. Теперь она все знает. Правой рукой – растрескавшейся, покрасневшей от тяжелого труда последних девяти дней – она хватается за платье. Я, заикаясь, пытаюсь сказать что-то утешительное, сказать, что мы вернем ее, что все будет хорошо. Ложь, все ложь. Мы оба знаем, что с ней случится в шатре у Агамемнона. Ахилл тоже знает – и все равно отсылает ее к нему.

В голове у меня катастрофы, разрушения: я жажду землетрясения, извержения вулкана, потопа. Я хочу, чтобы мир перевернулся, будто миска с яйцами, разбился у моих ног.

Снаружи ревет рог. Она вскидывает руку, утирает слезы.

– Уходи, – шепчет она. – Пожалуйста.

Глава двадцать шестая

Двое мужей в ярком пурпуре – цвет знамен Агамемнона – с вышитыми на одеждах эмблемами глашатаев идут к нам по песку вдоль берега. Я знаю их – Талфибий и Еврибат, главные вестники Агамемнона, их чтут как людей благоразумных, близких к верховному владыке. От ненависти перехватывает в горле. Я хочу, чтобы они умерли.

Они уже близко, вот они миновали недобро глядящих мирмидонян-стражей, которые угрожающе громыхают оружием. Они останавливаются в десяти шагах от нас – наверное, думают, этого расстояния хватит, чтобы сбежать, если Ахилл выйдет из себя. Я предаюсь кровожадным мечтаниям: Ахилл вскакивает, сворачивает им шеи, глашатаи обмякают, будто мертвые кролики в руках охотника.

Они приветствуют нас, запинаясь, переминаясь с ноги на ногу, не поднимая глаз. И говорят:

– Мы пришли, чтобы забрать девушку.

Ахилл отвечает им – ледяным тоном, с горечью – и в то же время с насмешкой, его гнев сокрыт, заперт. Я понимаю, что сейчас он делает вид – будто он милостив, будто терпелив, и, слыша его спокойный голос, я стискиваю зубы. Ему нравится такой Ахилл, несправедливо обиженный юноша, который стоически переживает кражу своей добычи, – его страдания видит весь стан. Кто-то меня окликает, и я замечаю, что все смотрят на меня. Я должен привести Брисеиду.

Она уже ждет меня. В руках у нее ничего нет, она ничего с собой не берет.

– Прости, – шепчу я.

Она не отвечает, как обычно, – ничего, мол, все хорошо, – потому что все плохо. Она склоняется ко мне, и я чувствую сладость ее дыхания. Ее губы сталкиваются с моими. Затем она проходит мимо, и вот – ее нет.

Талфибий берет ее за одну руку, Еврибат за другую. Они хватают ее – крепко. Они тащат ее за собой, спеша поскорее уйти от нас. Ей тоже нужно идти, иначе она упадет. Она оборачивается к нам, и при виде отчаянной надежды в ее глазах я готов разрыдаться. Я смотрю на него, изо всех сил желая, чтобы он поднял глаза, чтобы передумал. Но ничего не происходит.

Они уже вышли из нашего стана, они идут очень быстро. Всего миг – и я уже не могу отличить их от других темных фигур на белом песке, людей, которые едят, ходят туда-сюда, безустанно сплетничают о своих вечно грызущихся друг с другом царях. Я вспыхиваю от гнева, будто сухая трава – от язычка пламени.

– Как ты мог ее отпустить? – Я скрежещу зубами.

Лицо у него немое, пустое, непроницаемое, будто чужой язык. Он говорит:

– Мне нужно поговорить с матерью.

– Так иди к ней, – рычу я.