Песнь Ахилла

Если Ахилл и заметил это, то виду не подал. Щадя старика, он говорит мягко, но все равно отказывается. Пока Агамемнон не вернет отнятую у меня честь. Даже в темноте видно, что Одиссея это не удивляет. Я так и вижу, как он будет докладывать об этом остальным, как с сожалением разведет руками: «Я сделал все, что мог». Согласись Ахилл – что ж, отлично. Ну а если нет, его отказ – отказ от стольких даров, от извинений – попросту сочтут безумием, неистовством, непомерной гордыней. Его возненавидят так же, как возненавидели Мелеагра.

Я в смятении, дыхание перехватывает, мне хочется прямо сейчас упасть перед ним на колени, умолять его. Но я этого не делаю. Как и Феникс, я уже все решил, уже выбрал сторону. Я более не выбираю курса, а лишь позволяю увлечь себя во тьму и за ее пределы, повинуясь единственному рулевому – Ахиллу.

Аякс не обладает невозмутимостью Одиссея – он гневно глядит на нас, его лицо искажено яростью. Ему дорогого стоило прийти сюда, умолять о собственном унижении. Ведь пока Ахилл не сражается, это он – ἄριστος Ἀχαιών.

Они ушли, и я встаю, протягиваю руку Фениксу. Он заметно устал и еле идет. Когда я ухожу от него – когда он со вздохом укладывает свои старые кости на циновку – и возвращаюсь обратно, Ахилл уже спит.

Я расстроен. Наверное, я надеялся на беседу – вдвоем в постели, – надеялся увериться, что за ужином видел совсем другого Ахилла. Но будить его я не бужу – я оставляю его наедине с его снами и выбираюсь из шатра.

Я присаживаюсь на корточки в мягком песке, в тени небольшого шатра.

– Брисеида? – тихонько зову я.

Тишина, и затем до меня доносится ответ:

– Патрокл?

– Да.

Она откидывает полог шатра, быстро втаскивает меня внутрь. Лицо у нее осунулось от переживаний.

– Тебе нельзя тут быть, это слишком опасно. Агамемнон в ярости. Он убьет тебя, – торопливо шепчет она.

– Из-за того, что Ахилл отказал посланникам? – шепчу я тоже.

Она кивает и проворно гасит маленькую лампу.

– Агамемнон теперь часто заходит – проверяет. Здесь ты в опасности. – Хоть в темноте я и не вижу беспокойства на ее лице, оно отчетливо слышится в ее голосе. – Скорее уходи.

– Я быстро. Мне нужно поговорить с тобой.

– Тогда тебя нужно спрятать. Он всегда приходит внезапно.

– Где?

В маленьком шатре почти ничего нет, кроме циновки, подушек, одеял да кое-какой одежды.

– В постели.

Она обкладывает меня подушками, наваливает сверху одеяла. Ложится рядом, накрывает нас обоих покрывалом. Со всех сторон меня обступает ее запах – теплый, привычный. Я прижимаю губы к ее уху, говорю чуть громче выдоха:

– Одиссей говорит, завтра троянцы пробьют наши стены, захватят стан. Нам нужно где-то тебя спрятать. Среди мирмидонян или в лесу.

Она качает головой, наши щеки соприкасаются.

– Нельзя. С утра он сразу кинется сюда. Будет только хуже. А тут со мной ничего не случится.

– А что, если они захватят стан?

– Если получится – сдамся Энею, двоюродному брату Гектора. Говорят, он человек благочестивый, а его отец одно время был пастухом и жил неподалеку от нашей деревни. Если не сумею, то отыщу Гектора или еще кого-нибудь из сыновей Приама.

Я мотаю головой:

– Слишком опасно. Нельзя, чтобы троянцы тебя увидели.

– Они мне ничего не сделают. Я ведь одна из них.

Я вдруг понимаю, какой я дурак. Для нее троянцы – освободители, не захватчики.

– Ну конечно, – быстро говорю я. – Тогда тебя освободят. Ты захочешь уйти к своим…

– Брисеида!

Полог взмывает вверх, на пороге стоит Агамемнон.

– Да?

Она садится, стараясь не сдернуть с меня покрывало.

– Это ты разговаривала?

– Я молилась, владыка.

– Лежа?

Даже сквозь плотную шерсть я вижу свет его факела. Голос у него громкий, словно бы он стоит рядом. Я изо всех сил стараюсь не шевелиться. Если меня тут поймают, накажут ее.

– Так меня научила мать, владыка. Разве так – неправильно?

– Пора бы уже и переучиться. Что, наш божок не наставлял тебя?

– Нет, владыка.

– Я сегодня предлагал вернуть тебя ему, но ты ему не нужна. – Его слова так и сочатся грязными наветами. – Если он и дальше будет от тебя отказываться, заберу тебя себе.

Я сжимаю кулаки. Но Брисеида говорит только:

– Да, владыка.

Хлопает полог, свет исчезает. Пока Брисеида не возвращается обратно в постель, я не двигаюсь, не дышу.

– Тебе нельзя здесь оставаться, – говорю я.

– Ничего. Он только грозится, и все. Ему нравится меня пугать.

Я ужасаюсь безучастности ее голоса. Как же я могу ее тут оставить – терпеть его насмешки, и одиночество в этом шатре, и эти браслеты – тяжелые, будто кандалы? Но если останусь с ней, подвергну ее еще большей опасности.

– Мне пора, – говорю я.

– Постой. – Она касается моей руки. – Воины… – Она колеблется. – Они сердятся на Ахилла. Винят его в поражениях. Агамемнон засылает к ним подстрекателей. Они уже почти позабыли про мор. Чем дольше он не сражается, тем сильнее они будут его ненавидеть. – Мои худшие опасения – сбывается история Феникса. – Он не будет сражаться?

– Не будет, пока Агамемнон не попросит у него прощения.

Она закусывает губу: