Песнь Бернадетте

Бернадетта отрывается от работы. Она крайне удивлена: посетитель? К ней почти никто не приходит. Что за посетитель? Бернадетта не может не признать: мать-настоятельница избавляет ее от назойливого любопытства визитеров. И большей частью она лишь случайно узнает от других монахинь, что время от времени какая-то важная персона или какое-то общество требовало разрешения посмотреть на знаменитую Субиру, как будто она — диковинное животное. Бернадетта же просила, чтобы ей раз и навсегда разрешили при посещении монастыря посторонними оставаться в своей келье. Следовательно, кто же этот посетитель?

Бернадетта поднимается с пола. Ее уставшие от напряженной работы глаза различают в темном проеме двери лишь высокую худощавую фигуру мужчины, не решающегося перешагнуть через порог.

— Хвала Господу нашему Иисусу Христу! — тихо и бесстрастно произносит он обычные слова приветствия в монастыре.

— Во веки веков, аминь! — отзывается Мария Бернарда. — Чем могу служить?

Мужчина мнет и вертит в руках свой берет.

— Я приехал, только чтобы узнать, как ты живешь, святая сестра…

Он делает шаг вперед и кланяется. У Бернадетты перехватывает дыхание. Она узнает в смущенном посетителе собственного отца, которого не видела долгие-долгие годы. Раскрыв объятия, она медленно подходит к нему и шепчет:

— Папочка, это ты… Возможно ли?

— Я это, я… Приехал к тебе на поезде, Мария Бернарда…

Чтобы не расплакаться, она плотнее сжимает губы, даже пытается засмеяться:

— Почему ты называешь меня «сестра» и «Мария Бернарда»? Ведь для тебя я по-прежнему Бернадетта…

Она обнимает отца и прижимается головой в чепце к его лицу. Но мельник Франсуа Субиру все еще не решается оттаять. С тех пор как его дочь, лурдская чудотворица, стала еще и суровой монахиней, его отцовская скованность стала ужасающей. Иногда, содрогаясь в душе, он все еще вспоминает, что хотел прогнать эту свою благословенную дочь к бродячим циркачам и цыганам. Он отвечает на ее объятия, почтительно приобняв ее за плечи.

— О, как я рада, что ты ко мне приехал, папа! — говорит наконец Бернадетта, справившись с первым волнением.

— Да я давно уже просил разрешения… Много лет… Но тогда отвечали, что, мол, нежелательно… А после смерти матери… Знаешь, я был так подавлен, не мог двинуться с места…

Бернадетта прикрывает веки, и голос ее звучит глухо:

— О, мама… Как она умерла?

Мельник Субиру поседел. Ему за пятьдесят. К его характеру, сохранявшему чувство собственного достоинства даже в годы нищеты и пьяного угара, с течением лет и под влиянием происшедших за эти годы событий добавилась набожность. Он осеняет себя крестным знамением.

— Твоя мать померла легкой смертью, маленькая моя Бернадетта. Проболела всего несколько дней и не знала, что ее дни сочтены. Видимо, над ней простер свою руку Святой Иосиф, да поможет он нам всем умереть такой смертью. А ты, дитя мое, была ее самой большой радостью, одна ты. Твой портрет всегда лежал на ее груди, пока она болела. Знаешь, сейчас есть много твоих портретов. Твое имя не сходило с ее уст до последней минуты…

— Мамочка уже тогда знала, что мы с ней не увидимся больше. А я не знала, — кивает в ответ Бернадетта и шепчет: — Мир праху твоему, мама!

— А мы заказали маленькие портреты покойницы, — гордо заявляет Субиру. — Они называются «миниатюры», и художникам за них хорошо платят. Одну такую миниатюру — портрет матери — я тебе привез, дитя мое.

Франсуа протягивает дочери позолоченный медальон на цепочке, на котором заурядные черты бедной Луизы приукрашены в интересах сбыта.

— Тебе разрешат его взять? — спрашивает он, памятуя об обете нестяжания.

— Думаю, мать-настоятельница разрешит, — отвечает Бернадетта, по-детски радуясь портрету. Потом пододвигает отцу стул. — Расскажи мне, отец, как вам всем живется?

Субиру громко откашливается в знак того, что трудное для него и дочери начало свидания, к счастью, позади.

— Не могу пожаловаться, дитя мое. Дела помаленьку идут. Ведь я всегда был хорошим мельником, сама знаешь, меня подкосили засушливые годы, да и не меня одного, правду сказать. А теперь мы, мельники, просто не поспеваем за спросом. С последней осени в Лурде уже пятнадцать гостиниц, не больше и не меньше — пятнадцать! А Лакаде построил большую городскую больницу на несколько сот коек. Она называется больница Семи скорбей Богоматери. И моя мельница на Верхнем Лапака поставляет в эту больницу муку. А твои братья Жан Мари и Жюстен довольно ловко помогают мне на мельнице, теперь им некогда заниматься глупостями. Да, они передают тебе самый теплый привет. У твоей сестры Марии сынок и две дочки. Завтра она приедет повидаться с тобой, а с ней и еще кое-кто из лурдских знакомых. Мне, слава Господу, удалось скопить немного деньжат, чтобы осталось детям и внукам, когда меня не станет…

Бернадетта выслушала все это, не сводя глаз с его губ, словно вдруг стала туга на ухо.

— Ах, папочка, — говорит она, когда его рассказ окончен, — я так рада слышать, что вам всем теперь хорошо живется…

У Франсуа Субиру вдруг на глаза наворачиваются слезы.