Песнь для Арбонны. Последний свет Солнца

— Смею полагать, у него должны возникнуть некоторые проблемы, — осторожно ответил Робан. Он давно понял, что всегда разумнее проявить осторожность, когда слышишь этот тон. Обычно он означал, что ему собираются предложить какой-то план. И обычно эти планы заставляли его очень нервничать. У него сильнее разболелась голова.

Он заметил, как улыбнулся Валери, еще до того, как тот успел прикрыть рот ладонью. Мужчины Талаира так умны, что это почти несправедливо.

— Надо будет поговорить об этом, — пробормотала графиня. — У меня и правда есть идея.

Робан понятия не имел, о чем она; и его задевало то, что Валери, по-видимому, это знает. Он вечно оказывался в унизительном положении человека, которому оставляют заниматься деталями и мелочами; его окружали люди, мысли которых, быстрые как ртуть, без усилий мчались по путям, для него недоступным.

Графиня в упор смотрела на Валери; она тоже заметила его улыбку.

— Я хочу сказать, если Бертран не придумал то же самое задолго до меня. — Ее тон был далеко не таким суровым, каким, по мнению Робана, ему следовало быть.

Это ее слабость, подумал он уже не в первый раз: она слишком любит своих галантных, безответственных дворян и поэтому не может ими править должным образом. А Бертран де Талаир среди всех был особым случаем.

— Уверен, — любезно ответил Валери, — что все свои мысли по поводу Валенсы Бертран изложит вам, как только приедет. Полагаю, нам следует ожидать его к концу дня.

— Я скорее думаю, — сухо заметила Синь де Барбентайн, — что он вместо этого согласится поставить меня в известность о тех мерах, которые он уже принял. Точно так, как он поступил с теми стихами, которые чуть не погубили его этим летом. Между прочим, — она повернулась к Робану, — это важно: я хочу, чтобы стражники Барбентайна следовали за герцогом Талаирским, куда бы он ни пошел во время ярмарки в течение этого месяца. Не в знак пренебрежения к его собственным коранам, но всякий, кто строит планы против него, должен убедиться, что мы за ним наблюдаем. — Робан кивнул головой. Это разумно; он любил, когда она отдавала ему разумные приказы.

— Рюдель Коррезе едет вместе с Делонги, — небрежным тоном заметил Валери, словно невзначай. — Они были все в одной компании с Андорией.

— Чудесно, — запальчиво воскликнула графиня. Робан получил удовольствие при виде того, как она гневается на кого-то другого, хотя кузен Бертрана был совсем не подходящей целью. — Мне его тоже не пустить на ярмарку? Проведем эту неделю, восстанавливая против себя все знатные семьи Портеццы? — Синь де Барбентайн редко выходила из себя, но Робан чувствовал, что именно это сейчас происходит. Его порадовало то, что она понимает и разделяет его беспокойство. Он снова разгладил дублет.

Валери покачал головой.

— Блэз де Гарсенк говорит, что этот человек здесь ничего не сделает. Что Коррезе слишком осторожны, чтобы рисковать своими доходами, нарушая перемирие. Он считает, что Рюдель, вероятно, все равно разорвал контракт.

— Почему он так думает? — с беспокойством спросил Робан. — Никто из этой семьи не пожертвует двумястами пятьюдесятью тысячами золотом.

Валери сделал виноватое лицо.

— Я подумал о том же, господин канцлер. Но Блэз мне сказал, что очень хорошо знает Рюделя Коррезе. Он не видит опасности с его стороны сейчас.

— Мы настолько доверяем этому корану из Гораута, а?

— Хватит, Робан! — Он осознал свою ошибку, как только она заговорила. Зревший в ней гнев внезапно обрушился на него. Всегда так случалось, словно он был безопасной мишенью. И это правда, с грустью подумал он. Это правда уже много десятков лет. Когда-то он спрашивал себя, знает ли его жена, как он относится к графине, и если знает, трогает ли ее это. Он уже давно не думал о таких вещах.

— Мы не пойдем опять по этому пути, — сурово произнесла Синь. — Этот человек — не просто коран из Гораута. Он — сын Гальберта де Гарсенка, и если у нас есть хоть какая-то надежда вызвать раскол в Горауте, то она в этом человеке. Если он нас предаст, я перед смертью признаю, что ты был прав. Этого достаточно, Робан? Это тебя устроит?

Канцлер с трудом сглотнул. Он всегда так себя чувствовал, когда она набрасывалась на него. Когда он был моложе, то иногда даже плакал за закрытыми дверями своих апартаментов после разговора с ней. Теперь он уже этого не делал, но иногда ему хотелось. Ужасное признание, подумал канцлер, для человека его возраста и положения. Он спросил себя, если бы она знала о его головных болях, проявила бы она больше сочувствия, может быть, немного доброты? Если бы он ей о них сказал.