Песнь для Арбонны

Тем временем в Арбонну пришла знаменитая южная весна, и на лугах и горных склонах вокруг замка Бауд почти за одну ночь распустились яркие цветы. Говорили, что снега тают и на горном перевале, ведущем в Аримонду. Стихи поэта становились все более горячими и страстными с пробуждением весны, как и звонкие голоса жонглеров, которые тоже приезжали в Бауд, понимая, где им будет лучше. Многие кораны и слуги в замке имели личные причины благодарить трубадура, певцов и созданную ими эротическую атмосферу за любовные свидания на кухне, на лугу и в зале.

К несчастью для Эврарда, его собственному делу не помогали откровенно маленький рост, желтые зубы и преждевременное выпадение и без того жидких волос. Тем не менее по великой традиции высокородным, культурным и милостивым дамам полагалось любить трубадуров за их искусство и горячую преданность, а не за рост или волосы.

Беда была в том, что Соресина де Бауд не слишком большое значение придавала великой традиции, во всяком случае, этой ее части. Ей нравилось, чтобы мужчины были похожи на воинственных коранов времен славного прошлого. В самом деле, об этом она постоянно стала твердить Блэзу вскоре после его приезда, простодушно глядя на его высокую, мускулистую фигуру, а потом опуская взгляд и отводя его в сторону с откровенно деланым смущением. Блэз, который привык к подобным вещам, не почувствовал ни удивления, ни искушения. Ему платил Маллин, и он изобрел собственный кодекс поведения в подобных делах.

А вот Эврард Люссанский той весной изобрел нечто иное. Короче говоря, маленький трубадур, выпив довольно много неразбавленного красного миравальского вина в компании с коранами, в конце концов решил перейти от своих безмерно страстных стихов к умеренно страстным действиям.

Разгоряченный пылко исполненной жонглером в начале вечера одной из собственных баллад, трубадур поздней ночью покинул свое спальное место и добрался, спотыкаясь, по темным и тихим коридорам и лестницам до спальни Соресины. К несчастью для всех участников, дверь оказалась незапертой: Маллин, молодой, здоровый, достаточно рослый и настойчиво добивающийся появления наследников, недавно покинул свою жену и ушел в расположенную рядом собственную спальню.

Пьяный, разгоряченный стихами поэт вошел в совершенно темную комнату, на ощупь пробрался к кровати под балдахином и приник любовным поцелуем к губам удовлетворенной, спящей женщины, которую он в ту весну старался прославить на всю Арбонну.

После этого события высказывалось множество мнений насчет того, как следовало поступить Соресине. Ариана де Карензу, ставшая королевой Двора Любви после того, как ее тетушка-графиня передала ей этот титул, объявила о созыве особого заседания по данному вопросу в конце года. Тем временем все мужчины и все женщины, которых Блэз встречал в замке или за его пределами, имели собственное мнение по поводу того, что сам он считал совершенно предсказуемым и абсолютно тривиальным событием.

Соресина же поступила следующим образом — вполне естественно, или, если посмотреть под другим углом, очень неудачно — она закричала. Пробудившись от сладкой дремы после соития и осознав, кто находится в ее спальне, она выругала своего потрясенного, обезумевшего поклонника так громко, что ее услышала половина замка, словно грубая, дурно воспитанная крестьянка, которую стоило бы публично выпороть.

В свою очередь, Эврард Люссанский, уязвленный до глубины своей слишком чувствительной души, покинул замок Бауд еще до наступления рассвета и отправился прямиком в ближайшее святилище богини, где получил благословение и посвящение. Потом он добрался до берега и на лодке переправился на остров Риан, стремясь покинуть общество неблагодарных женщин в замках, которые способны так оскорбить безграничную щедрость его искусства.

Благополучно добравшись до острова, спасшись от ужасного шторма и суеты мира за пределами острова, он начал утешаться и развлекаться сочинением гимнов в честь богини, а также неоспоримо остроумными сатирическими стихами в адрес Соресины де Бауд. Имени ее он, конечно, не называл — правила есть правила, — но поскольку теперь он употреблял то же самое имя, которое придумал, чтобы прославить элегантность ее фигуры с длинными руками и ногами и темный огонь ее очей, то никто в Арбонне не остался в неведении по этому вопросу. Студенты в Тавернеле, как дал понять Блэзу всерьез огорченный Маллин, подхватывали эти песни и усовершенствовали, добавляя собственные строфы.

Это продолжалось много недель, и эн Маллин де Бауд, видя, что его супруга все больше становится объектом насмешек, имя его замка вот-вот превратится в синоним дурных манер, а письма примирения, посылаемые им на остров, демонстративно остаются без ответа, предпочел принять решительные меры.