Песнь для Арбонны

Сейчас он вспоминал последнее замечание Рюделя в комнатах Арианы в то утро. Он подумал о Виталле Коррезе, который хотел, чтобы его любимый сын стал банкиром, а не кораном, а потом об отношениях со своим собственным отцом. Блэз не знал, почему его мысли потекли в эту сторону. Возможно, повзрослев и повидав мир, он пришел к пониманию того, до какой степени мужчины Гарсенков наполнили друг друга ядом. Он неожиданно впервые подумал о том, что должен чувствовать Ранальд в связи с бегством Розалы. Он понял, что не имеет об этом представления совершенно никакого, он не слишком хорошо знал своего брата.

Валери хлопнул по его плечу, и Блэз поспешно сел на табурет и вытянул перед собой ноги. Его друзья опустились на колени и принялись шнуровать и завязывать гибкую портезийскую кожу вокруг бедер и лодыжек. Сквозь дырку в клапане шатра над их склоненными головами Блэз видел ослепительные цвета павильонов под утреннем солнцем и зеленую траву на площадке, где скоро начнется схватка.

Над его шатром еще не подняли знамя, выполняя его вчерашние указания. Для большинства людей в павильонах или на стоячих местах для простолюдинов на противоположной стороне он был просто гораутским кораном, замешанным в какую-то ссору с аримондцем. Ссору, которая вскоре доставит им самое большое развлечение из всех существующих. Небольшая горстка людей знала больше, и, конечно, ходили слухи; в такое время всегда появляются слухи.

Блэз чувствовал себя совершенно спокойным. Он всегда теперь был спокоен перед боем, хотя в начале, много лет назад, все было иначе. Прошлой ночью он молился, стоя на коленях на холодных камнях в поразительно красивой часовне Коранноса в Люссане. Он не просил победы, коран никогда так не поступает. Перед двумя высокими свечами над фризом он возносил древние молитвы за восход и закат солнца и за силу дающего жизнь золотого света бога. Сам фриз был выполнен искусно, на нем изобразили Коранноса, дарящего огонь первым людям, чтобы ночи не внушали им такого ужаса, как прежде.

Возможно, ему не следовало так удивляться безмятежному изяществу здешних храмов. В Арбонне поклонялись Коранносу. Он всегда это знал; в конце концов здесь имелись кораны, и они выполняли те же обряды посвящения и обращения к богу, которые он прошел в орауте, такие же, как во всех шести странах. Однако трудно было — когда он впервые приехал сюда, в те первые дни в замке Бауд в горах — преодолеть предрассудки всей жизни и злобные инсинуации, большинство из которых, конечно, заложены его отцом. Странно, как часто он в последнее время думает об отце. Или, возможно, не так и странно, учитывая то, что он собирается сделать. Говорят, что мысли уносятся в прошлое, когда жизни угрожает серьезная опасность.

Гальберт де Гарсенк полагал, что его младший сын вслед за ним вступит в ряды служителей Коранноса. Это не подлежало обсуждению; то, чего желал верховный старейшина, он привык получать. Неоднократные побеги маленького Блэза из церковной школы в окрестностях Кортиля, то, как он стойко, молча выдерживал порку и дома от тяжелой руки Гальберта, и потом снова, когда возвращался к старейшинам, а потом его категоричный, упрямый отказ приносить клятвы посвящения, когда ему исполнилось шестнадцать лет, означали колоссальный срыв тщательно продуманных планов верховного старейшины.

Блэза пытались голодом принудить покориться и дать обет — по приказу отца. Блэз никогда не забывал те недели. Иногда он просыпался ночью и вспоминал их. Даже сегодня приступы голода вызывали у него неоправданную панику, и он не мог ударить человека кнутом.

«Твоя мать могла что-то изменить?» — спросила у него Синь де Барбентайн в ту ночь, когда он с ней познакомился. Он не знал. И никогда не узнает. Ни один человек, которому суждено прожить только одну жизнь, не может ответить на такой вопрос. Он помнил, как учился еще совсем маленьким не плакать, потому что не было никого на свете, кто пришел бы его утешить в такие моменты. Все ужасно боялись его отца; никто не смел поддержать в тяжелую минуту недостойного, неблагодарного сына. Никогда. Один раз в Гарсенке Ранальд прокрался в комнату Блэза ночью с мазью для окровавленной спины. Утром, когда Гальберт увидел целебную мазь, он выпорол Ранальда, а потом второй раз Блэза. Ранальд после этого никогда не пытался вмешиваться.

Блэз мог бы прекратить побеги. Мог бы дать обеты, которые от него требовали. Но такая возможность не приходила ему в голову даже в качестве повода для размышлений. Когда стало ясно, что Блэз умрет от голода, но не уступит, Гальберт хладнокровно предложил казнить его за непослушание. Сам король Дуергар, узнав об этой дикой семейной драме, запретил казнь и настоял, чтобы умирающему от голода мальчику принесли еду и питье, и именно Дуергар принял клятву верности у худого, молчаливого шестнадцатилетнего парня с ввалившимися глазами месяц спустя и сделал его кораном Гораута.