Песнь для Арбонны

— Теперь я уже не способен выдержать так много пирушек, как раньше, даже в ночь летнего солнцестояния. Я старею, Лиссет?

Лиссет скорчила ему рожицу.

— Не знаю, достопочтенный мудрец. Неужели стареешь? — Собственно говоря, Аурелиан был всего года на два или три старше нее, но он всегда был самым тихим из них и держался немного в стороне от крайностей разгульной жизни трубадуров.

— Где Реми? — спросила она, естественно продолжая предыдущую мысль. Бросила взгляд на соседнюю кровать, где царил беспорядок, потом снова посмотрела на Аурелиана.

Он выразительно поднял одну бровь.

— Глупый вопрос. Полагаю, это зависит от того, который сейчас час. Он назначил несколько свиданий.

— Как он?

— Уязвленная гордость. Ничего более, но и ее хватает. Вероятно, сегодня ночью он напьется и впадет в ярость. Нам всем лучше несколько дней вести себя осторожно.

Лиссет покачала головой:

— Только не мне. Он должен мне за шляпу и за блузку. Не говоря уже о моей собственной гордости. И я вовсе не собираюсь быть с ним любезной. Я собираюсь сказать ему, что он выглядел как надутый мальчишка, когда эн Бертран его отчитывал.

Аурелиан поморщился:

— Женщины Везета… как ты думаешь, в чем тут дело? Оливковое масло? Может быть, в нем есть некий яд, который делает вас всех такими свирепыми?

Из помещения внизу доносился занудный усталый голос Эврарда, все еще прославляющий Риан. Внезапно Лиссет и сама ощутила усталость, слабо улыбнулась, отставила свой стакан, села рядом с Аурелианом на кровать и прислонилась к его плечу. Он покорно подвинулся и обхватил ее за плечи длинной рукой.

— Я не чувствую себя такой уж свирепой, — сказала она. — Это была трудная ночь. — Он сжал ее плечо. — Мне не понравился этот аримондец, — через несколько секунд прибавила она.

— И северянин тоже, я это видел. Но не думай о них. Это не имеет к нам никакого отношения. Думай о своих песнях. Алайн внизу, между прочим, счастлив, как ворон на пшеничном поле. Они все об этом говорят даже после всего остального.

— Правда? О, здорово. Я так рада за Алайна.

— Радуйся за его жонглерку, Лиссет. И не подписывай завтра никаких контрактов, не поговорив сначала со мной. Ты теперь стоишь гораздо больше, чем стоила сегодня днем, поверь.

— Тогда почему бы тебе не предложить мне работу? — Старая шутка, хотя его слова ее очень взволновали. Однако произошло слишком много событий, и она не могла вызвать в себе ни одного ясного чувства даже ради такого случая.

Что характерно, он предпочел принять ее всерьез.

— Если я напишу женскую песню, как Алайн, будь уверена, она будет твоей. Что касается остального, то я не гордый, моя дорогая. Я все еще пою свои собственные произведения. Я начинал на дорогах жонглером, и закончу жонглером, как мне кажется.

Она сжала его коленку:

— Я говорила не всерьез, Аурелиан. — Аурелиан, один из первоклассных трубадуров, был, наверное, самым лучшим из жонглеров, за исключением, может быть, Рамира, личного жонглера Бертрана, который уже старел и бродил по дорогам гораздо реже, чем прежде.

Вежливые рукоплескания донеслись снизу. Новый певец начал настраивать свой инструмент. Аурелиан и Лиссет обменялись хитрыми взглядами облегчения, а затем одновременно тихо рассмеялись. Она подняла голову и поцеловала его в щеку.

— Сколько уже лет подряд? — спросила Лиссет, очень хорошо зная ответ.

— Мы вместе на карнавале? Я огорчен и возмущен тем, что ты даже не можешь этого запомнить, тогда как в моем сердце эти ночи запечатлелись навечно. Уже четыре года, дорогая моя. Не превращается ли это у нас в традицию?

— А ты бы хотел, чтобы это стало традицией? — спросила она. Его рука переместилась выше, поглаживая ее затылок. Прикосновения длинных пальцев были нежными и возбуждающими.

— Я бы хотел знать тебя и быть твоим другом до конца моей жизни, — тихо ответил Аурелиан. Его черноволосая голова склонилась к лицу Лиссет, и они поцеловались.

Ощущая физическое освобождение и подлинное утешение, а в эту ночь ей необходимо было именно это, Лиссет соскользнула вниз на кровати, запустила пальцы в его черные, густые волосы и притянула его к себе. Они занимались любовью, как и в прошлые разы в такую ночь, нежно и иногда со смехом и пониманием, что вместе создают тихий уголок среди окружающего их неистовства, а снизу доносилась музыка, и летние звезды кружились вокруг оси года.

Некоторое время спустя, когда ее голова покоилась на его груди, а его рука снова обнимала ее, они вдвоем слушали голос, поющий одну из самых старых мелодий, самую нежную песню Ансельма де Кауваса. В «Льенсенне» кто-нибудь всегда исполнял ее в канун летнего солнцестояния.

Когда весь мир в ночи и мрак грядет,
Сияет свет там, где она живет…

Тихо, не вполне понимая, зачем она задает этот вопрос, Лиссет спросила:

— Аурелиан, что тебе известно о Люсианне Делонги?