Песнь для Лейбовица. Часть 1

Этот роман может понравиться, а может и оттолкнуть своей жестокой и одновременно сострадающей правдой о человечестве (странное слово для характеристики произведения фантастики, верно?). Но представить себе эту литературу в XX веке без книги Миллера, — подтвердит вам любой мало-мальский авторитетный критик, — просто невозможно.

Не стану выписывать их комплиментарных оценок. Мне представляется более объективным подход известного писателя-фантаста Джека Уильямсона (уже разменяв шестой десяток, он стал по совокупности и критиком, защитив диссертацию на тему преподавания научной фантастики в американской высшей школе!).

А сделал Уильямсон вот что. Исследовав внимательно семьдесят семь университетских курсов по фантастике (дело было в 1974 году), он выписал те книги, которые чаще всего попадались в списках «обязательного чтения». (Напомню, что в Америке нет ничего похожего на утвержденные программы, каждый профессор волен строить свой курс, как ему заблагорассудится. Последнее обстоятельство лично меня, воспитанного в иных представлениях, чрезвычайно травмировало на протяжении всего семестра, когда я преподавал в американском университете — тяжело жить без догляда…) Эксперимент был, что называется, «чистым», ибо профессора не сговаривались и списки никак не коррелировали.

В результате… — вы уже догадались? — абсолютное первое место «завоевал» роман Уолтера Миллера! Его включили в программу курса двадцать три преподавателя. Для сравнения приведу имена некоторых других «призеров»: Роберт Хайнлайн, «Чужак в чужой стране» (21), Герберт Уэллс, «Война миров» (18), Фредерик Пол и Сирил Корнблат, «Торговцы космосом» (наш читатель знает это произведение под другим названием — «Операция „Венера“») (17), Фрэнк Херберт, «Дюна» (16), Олдос Хаксли, «Дивный новый мир», и Урсула Ле Гуин, «Левая рука Тьмы» (по 15) — и так далее…

Это все, что я хотел сказать о личности писателя и месте его романа в американской фантастике. Свое же собственное мнение о книге вы составите сами. (Две последующие части лишь развивают и углубляют то, что намечено в первой.)

Однако на одном моменте я бы хотел остановиться, предваряя ваше чтение. Мысли, разумеется, субъективные, но это одна из привилегий автора «вреза» высказать их.

Это безусловно произведение религиозное. Говоря так, я вовсе не имею в виду антураж и героев, но скорее внутреннее чувство, настроение и неистребимую веру автора в некие высшие ценности. Веру слепую, инстинктивную, несмотря ни на что — несмотря даже на ужасную, обескураживающую правду (относительно того, как человек следует этим ценностям…), которую художник Миллер не может отбросить, как наваждение.

И вот столкновение религиозной веры и объективного знания (а научная фантастика, по крайней мере в лучших своих образцах, остается для меня литературой беспощадно трезвой, иконоборческой), — на мой взгляд, как раз самое интересное в этом романе.

Почему автор так, я бы сказал, болезненно привязан к человеку, сострадает ему, хотя порой и ненавидит — за упрямство, эгоизм, монотонное циклическое повторение одних и тех же ошибок, «сциентистскую» гордыню… — так вот, откуда в писателе эта гипертрофированная человечность, — читателю-верующему ясно без лишних слов. Конечно, она — производное от глубокой искренней веры автора (вопрос о конфессии отпадает сам собой, стоит только прочитать «Песнь для Лейбовица»: кажется, во время оно римско-католическая церковь благодарно приобщала к лику святых и за меньшее…). И разумеется, при желании его роман без труда читается как «Gloria!» христианской вере и ее неусыпным старателям на Земле.

Но откуда же тогда легко уловимая в романе ирония? Грустный сарказм и беспощадная трезвость (ведь деятельность малограмотных монахов по сохранению «культуры прошлого» — как они ее понимают! — порой вызывает ухмылку и даже раздражение у читателя, особенно неверующего) как-то менее всего уживается в моем сознании (я-то как раз отношусь к последним) с религиозной проповедью, с торжественной осанкой и благоговением.

Думаю, все дело в том симбиозе, на который я уже намекнул. Это и религиозная проповедь, и научная фантастика — а не «проповедь вместо фантастики», чего мы в последнее время тоже начитались изрядно. Автора «подводит» искренность. Он просто не считает для себя возможным играть с читателем; да и особое таинство литературы порой выкидывает такие фортели с пищущими, что не они оказываются верующими, а их герои, образы, характеры. В данном случае мы имеем дело с несомненной литературой, и уж так она пожелала, чтобы автор, хотел он того или нет, органически перевел свою торжественную мессу, свое «славься» — в не менее величавый, пронзительно-трагический Requiem…

Другое дело, что ему от этого легче не стало.