Песнь Кали

В ожидании ваших дальнейших сообщений остаемся к вашим услугам, «И. А. Топф и Сыновья», Эрфурт».

А потом сразу, без перехода, стиль перешел на самбхаву пятого века.

Небо изливает долу потоки раскаленного докрасна пепла,
С которым смешаны кровь и человечьи кости,
Пока пылающие края небес не заполняются дымом
И не наносят мрачный цвет на шею осла.
Слава! Слава! Камунде-Кали, Могучей Богине, слава!
Мы прославляем твои забавы, когда в танце,
Наполняющем двор Шивы восторгом,
Твоя опускающаяся ступня пинает шар земной.
Темнота, что прячет и окутывает тебя, раскачивается
В ритм твоих шагов; мелькающие когти образуют
Полумесяц на твоем челе; из разорванной сферы
Каплями сочится нектар, а каждый череп,
Что украшает твое ожерелье, смеется отвратительно живо;
Век Кали наступил; теперь можно петь Песнь твою.

Все это было лишь прелюдией к раскрывающейся подобно некоему темному цветку поэме. Могучий поэтический голос Даса прорезался лишь иногда, лишь для того, чтобы уйти в тень и уступить место классическим ведам, новостям из газетных архивов или репортерским банальностям. Но песнь оставалась прежней.

В незапамятные времена боги сговорились обуздать созданную ими темную силу. Ее окружили, усмирили и заключили в пантеон, но не смогли искоренить ее основу. Она одна – именно она одна – набирала мощь, в то время как прочие божества постепенно угасали в памяти смертных, поскольку только она воплощала в себе темную изнанку по большей части милосердной вселенной – вселенной, реальность которой выковывалась тысячелетиями в сознании и богов, и людей.

Но она не была продуктом сознания. Она явилась средоточием и остатком всех первобытных позывов и поступков, от которых надеялись избавиться десять тысячелетий сознательных устремлений.

Поэма разворачивалась среди бессчетного множества рассказов, эпизодов, народных сказок. Все они обладали неизъяснимым вкусом правды. Каждая история выявляла прореху в заглушающей чувства ткани реальности, прореху, сквозь которую слабо слышалась Песнь Кали. Люди, места, точки во времени становились каналами, дырами, через которые изливалась могучая энергия.

В наше столетие Песнь Кали стала хором. Дым от жертвоприношения поднялся к скрытой облаками обители Кали, и богиня пробудилась, чтобы услышать свою песнь.

Страница за страницей. Временами попадались строки настолько неразборчивые, словно их печатали, ударяя по клавишам кулаками. В иных местах невозможно было расшифровать целые страницы, небрежно исписанные по-английски. Куски на санскрите и бенгали перемежались с удобопонятными фрагментами, карабкались вверх по полям. Но случайные образы сохранялись.

Шлюха на Саддер-стрит убила своего любовника и алчно сожрала его тело во имя любви. Наступил Век Кали.

Вопли вырываются из мертвых утроб миллионов, погубленных в наше время; хор негодования доносится из массовых захоронений, удобривших наше столетие.

Сейчас звучит Песнь Кали.

Силуэты играющих детей навечно остались на разрушенной стене, когда бомба мгновенно дочерна опалила бетон.

Наступил Век Кали.

Отец терпеливо дожидался возвращения из школы последней из четырех дочерей. Он мягко приставил револьвер к ее виску, дважды выстрелил и уложил ее теплое тело рядом с матерью и сестрами. Полиция обнаружила его тихо напевающим нежную колыбельную неподвижным фигурам.

Сейчас звучит Песнь Кали.

Я отложил чтение, когда осталось не больше сотни страниц. Глаза мои закрывались сами собой, и я дважды засыпал, уронив голову на грудь. Кое-как засунув рукопись в портфель, я посмотрел на свои часы, лежавшие на тумбочке.