– В вопросах вероисповедания ваш покорный подобен вестеррайхским гоблинам, то есть бродячий генотеист. Почитаю тех богов, на территории которых нахожусь. В Сайнае чтил Джаду и Нуфуба, в Вестеррайхе склонял голову во храмах Господа-Кузнеца… пожалуйста, не надо так морщиться, ведь в Ур-Лагаше я безмерно почитал Элрога Пылающего.
– Но у вас же была изначальная вера? В Вольных Марках почитают каких-либо богов?
– Нет, – пожал плечами одноглазый, подливая ей вина. – Вампиры не любят религий, не любят богов, потому что боги не любят вампиров. Знаете, отчего?
Самшит ожидала ответа, медленно откусывая от персика. Этот образ несколько заворожил Кельвина, однако он быстро очнулся и продолжил:
– Потому что богам неугодны те, у кого нет душ. Из-за этого сарди, как вы их зовёте, тяжело ходить по земле, на которой стояли культовые сооружения. Они запрещают религии, а смертным и плевать. Там, в Марках, госпожа моя, кровососы – единственные известные боги.
Они помолчали.
– Право, мне казалось, вы будете больше раздосадованы.
Самшит катала в тонких пальцах виноградину, разглядывая совершенный плод и так, и эдак.
– К вам я испытываю только искреннее сочувствие, Кельвин. Родиться в краю, где ты добыча во власти хищника…
– Не о том речь, госпожа моя. Нас там миллионы таких, и ничего, процветаем. Сарду воюют за нас, сарду судят нас, сарду следят за порядком. Для них мы стадо, которое нужно держать здоровым и довольным, чтобы кровавая дань казалась меньшим из зол. Не о том речь. Я думал, вы будете раздосадованы упоминанием об иных богах. Святые отцы-амлотиане, к примеру, не признают иных богов богами, – демонами разве что. А вы?
Терпкое вино медленно и приятно расслабляло лежавшую на одеяле Самшит. Ей становилось легко и даже весело, разум заволакивало полупрозрачным туманом.
– Как дракон летает надо всеми иными существами, разумными и неразумными, так Элрог парит выше любых иных богов и духов. И всякого из них он волен поглотить… – Она вдруг засмеялась пришедшей мысли, а потом в ужасе закрыла рот рукой.
– Что? Что случилось?
– Я только что допустила богохульство в мыслях!
Жрица отставила глиняный кубок и быстро насовала в рот еды. Выглядела она теперь презабавно.
– И всё же?
Не сразу она набралась решимости:
– Я подумала, что во времена империи эта догма звучала величественно. А теперь, когда весь культ ужался до размеров Ур-Лагаша… мы такие маленькие, такие слабые… мы вдохновляем последователей на битвы, напитываем их силой и яростью, с которой они веками отстаивают земли, принадлежащие городу. Но всё это не жизнь, культ не живёт больше, а выживает. Упорно, из последних сил.
– Полторы тысячи лет выживания? Вы отлично справляетесь, если угодно снизойти до моего мнения.
– Когда я найду Доргон-Ругалора, какой дом и какую армию я смогу ему предоставить? Не посмеётся ли он над нами? Не будет ли разочарован? Когда я найду Доргон-Ругалора, сочтёт ли он нас достойными и наделит ли нас Доргон-Аргалором? Господи…
Самшит не слышала Кельвина, ушла в свои мысли и лишь теперь наёмник понял, что его прекрасная нанимательница совершенно не умела пить. Даже полкубка вина смогли сделать её мягкой и вытянуть из глубин метания, не подобавшие главе религиозного культа. Вместе с тем она стала такой откровенно милой, настолько более уязвимой, живой. Одноглазый с трудом мог отвести взгляд.
А потом он вспомнил, что годился ей в отцы, что был на службе, что она принадлежала ревнивому богу. Кельвин осушил кубок и начал травить байки, коих знал величайшее множество. И как Самшит обладала даром проповедовать, также он умел смешить. Всё что угодно лишь бы увести её от тяжёлых мыслей.
У Верховной матери оказался необычайно сильный и звучный хохот, когда она не сдерживалась.
После ужина Самшит оказалась неспособна спуститься к себе, её телохранители тоже не могли её отнести, с госпожой на руках они просто застряли бы внизу. Пришлось одноглазому. Он осторожно, как величайшую драгоценность нёс женщину в тесноте трюма, слушая, как та пьяно мурлыкала что-то. Кельвин испытывал приятное тепло и пьянел сильнее, чем от вина. Когда он уложил её на узкое ложе, самшит нетвёрдой рукой погладила северянина по лицу.
– Колючий, – сказала она сквозь накатывавши сон, – хороший…
Под бдительными взглядами рогатых, наёмник протиснулся на свободу. Ему хотелось вдохнуть поглубже чистого морского воздуха, однако ветер был южным и удалось попробовать на вкус лишь запах сотен тысяч разумных существ да винные пары. Кельвин чувствовал себя вновь разрумянившимся юнцом, которого мимолётный взгляд девушки наполнял огромной силой и жаждой бравады.
– И всё же она особенная, – сказал он сам себе, – совершенно, совершенно особенная…
Висса успели похозяйничать на одеяле, расхватали недоеденные лакомства, выхлебали и разлили часть вина, хорошо хоть не обгадили всё вокруг. Не животные чай… На носу корабля появилась горбатая фигура. Она стояла возле основания бушприта, изливая на палубу морскую воду с плаща. Кельвин приблизился.
– Ну что, был в схроне?
Кивок.
– Какие-нибудь указания для нас с тобой?
Покачивание головой.