Песнь копья

В огромном порту Кельвин Сирли нашёл нужный причал и отряд поднялся на борт быстроходной армадокийской шхуны. Та отошла от берега почти сразу же. Сложный и стремительный, как все корабли Речного королевства, «Предвестник» за сутки пересёк залив Пяти Праведниц и вскоре покинул его.

В скалах, высившихся по краям от входа в залив ещё во времена великой империи были выточены гигантские статуи драконов, смотревших друг на друга. Великолепный памятник встречал и провожал всех, кто посещал Ур-Лагаш.

Пройдя между скалистыми берегами острова Привратник на севере и берегами Балгабара на юге, шхуна вскоре принялась огибать следующий малый остров-спутник Шергитдар с восточной его стороны. Ветер был благоприятен; команда не досаждала пассажирам, наоборот, моряки держались тихо, оставляя всякое общение капитану. На третий день, когда Шергитдар был ещё близко, Кельвин попросил армадокийца прибрать паруса и лечь в дрейф ненадолго.

— Что-то случилось? — спросила Самшит, поднявшись из тесного трюма.

— Ничего, госпожа моя, — ответил наёмник с улыбкой. — Надо лишь немного подождать. Мне был назначен новый напарник и приказано ждать его здесь. Чей это остров?

Жрица обратила взор на Шергитдар.

— Наш, — ответила она. — Принадлежит Ур-Лагашу, как и Привратник. Довольно большой, но неинтересный, всего народу — рыбаки.

Самшит обернулась на юго-восток, туда, где горел Пламень. Он всё ещё дарил свет их пути по ночам, но с каждыми сутками всё меньше. Там был дом. Прежние годы прошли в изгнании, а вернувшись, дева не успела насытиться любовью к Ур-Лагашу, прежде чем вновь покинула его. Она тосковала.

— Вы там родились?

Кельвин стоял рядом и улыбался одним единственным глазом.

— Нет. Я родилась на одном из тысяч крошечных островков в Палташском море. Не знаю даже на каком именно.

— Народность айтайлэаха, если не ошибаюсь?

— Не ошибаетесь, Кельвин. Во всяком случае, так говорил аукционист, чтобы набить цену, когда меня и других детей вывели на помост. — Её глаза остекленели.

Айтайлэаха — значит, вырастет красивой. А, впрочем, не обязательно ждать, пока вырастет. В городе работорговцев Зелосе всегда было много богатых господ, некоторые из них любили человеческую плоть миниатюрной, беззащитной и тугой. Другие — тушёной в вине…

Ей стало не хватать дыхания, память о событиях пятнадцатилетней давности вырвалась из узилища, в которое Самшит её загнала, и затопила разум. Ужас, скорбь, одиночество, животная жажда жить, всё это вдруг набросилось из прошлого и стало терзать. Она словно бы вновь превратилась в маленькую беззащитную… Из омута памяти вырвал смех.

Кельвин Сирли пытался, но не мог подавить его, лицо наёмника пошло морщинами болезненной улыбки, он безуспешно закрывал рот руками, лишь делая смех глуше. Н’фирия стояла рядом и наблюдала за безобразной сценой; кристалл, росший из её груди пульсировал в унисон с сердцебиением. Одно слово госпожи и от наглой мрази не останется даже пепла.

— Я смеюсь не над вами, — сквозь спазмы воскликнул Кельвин, — не над вашей бедой, молю, не смотрите как на червя! Я смеюсь над совпадением, которое нас роднит!

Он смог наконец уняться, вытер одинокую слезинку и оттянул ворот поддоспешной куртки. На шее виднелось некое пятно, расплывшаяся татуировка, сделанная когда-то тушью.

— Пищевой раб благородного семейства Талис под номером тысяча двести семьдесят три, госпожа моя. Покрывал долг своего отца перед землевладельцем. Год выдался совсем неурожайный, арендаторам пришлось тяжко, но к счастью, у нас в традициях было рожать детей про запас. Мать с отцом дали мне имя Двенадцать. — Кельвин улыбался, как прежде, но в его взгляде Самшит увидела отражение собственных чувств: ужас, тоску, жажду жить.

— Вы родились в Вольных Марках? В стране, где правят сарди[15]?

— В стране, где ни один теплокровный не имеет никакой настоящей воли. Так что я представляю ваши чувства и приношу извинения за то, что растормошил их.

— Только бессмысленная жизнь не оставляет на человеке шрамов, а я уже достаточно толстокожа, чтобы выдержать бремя своей. Расскажите лучше, как вы спаслись от участи… пищевого раба?

Наёмник улыбнулся живее, ступая босыми ногами по палубе, глянул за правый борт. Он и начал бы повествование, да только над головой раздалось истошное:

— Плывёт! Плывёт!

Один из трёх висса, свивших в вороньем гнезде наверху настоящее гнездо, пролетел прямо над палубой, уцепился когтистыми ногами за ванты и повис так вниз головой. Эти существа походили на виверн, только совсем крошечных, величиной с десятилетнего ребёнка. Рукокрылые ящеры с мягкой чешуёй, крохотными рожками и мелкими зубами, лёгкие и безобидные поедатели насекомых, рыбы и фруктов.

— С запада плывёт одинокая лодка, капитан! — крикнул висса.

— Может быть, в другой раз, госпожа моя.

От берегов Шергитдара быстро приближалось каноэ, на котором стояла единственная фигура. Она без устали работала веслом, подводя лодку вплотную к «Предвестнику». Раздался треск, столкновение, но никто на корабле не шелохнулся. Люди и нелюди замерли в каком-то странном недобром предчувствии.