Песнь крови

Справа все разрастающееся облако пыли свидетельствовало о неутихающей ярости альпиранской кавалерии, и владыка битв приказал вступить в бой орденским всадникам. Братья в синих плащах быстро исчезли в клубах пыли, и не прошло и нескольких минут, как альпиранские всадники начали выныривать оттуда и уноситься на запад. Кони у них были все в мыле. Из тысяч всадников, которые пытались зайти во фланг королевской страже, выжило всего несколько сотен.

Ваэлин посмотрел наверх, на бледный солнечный диск, подернувшийся красным от пыли. «Ты узришь, как смерть соберет великую жатву под кроваво-красным солнцем…» Слова из сна, произнесенные призраком Нерсус-Силь-Нин. От мысли о том, что сон может оказаться вещим, в груди возник неприятный холодок. Тело, остывающее в снегу, тело человека, которого он любил, человека, которого он убил…

– О Вера! – воскликнул стоящий рядом Дентос, взирающий на разворачивающееся перед ними зрелище со смешанным благоговением и отвращением. – Никогда еще не видел ничего подобного.

– Думаю, что и не увидишь, – ответил Ваэлин и встряхнул головой, чтобы избавиться от отголосков сна. – То, с чем мы встретились сегодня, были лишь гарнизоны северного побережья. Когда на север явится настоящая армия императора, боюсь, такого легкого триумфа больше не будет.

Глава четвертая

Губернаторская вилла в Унтеше стояла на живописном холме над гаванью, где мачты затопленного торгового флота города торчали из воды, подобно затонувшему лесу. Сады виллы изобиловали оливковыми рощами, статуями и аллеями акаций. За всем этим ухаживала небольшая армия садовников, которые не оставляли своих повседневных хлопот, несмотря на то что резиденция была захвачена владыкой битв. Прочие слуги в резиденции поступили так же: они продолжали выполнять свои обязанности с немым раболепием, что, однако, отнюдь не помогало владыке битв чувствовать себя увереннее. Его стражники бдительно, исподлобья следили за слугами и все блюда пробовали дважды, прежде чем подать их ему на стол. То же тупое повиновение, что у прислуги виллы, можно было, по большей части, наблюдать и в городе. Правда, возникли некоторые неурядицы с несколькими десятками раненых солдат, выживших в битве, которая сделалась известна как битва на Кровавом холме, и совершивших беспорядочную атаку на главные ворота, когда их миновали первые полки королевской стражи. Но солдаты встретили предсказуемый конец. По большей же части альпиранцы вели себя смирно, по всей видимости, по приказу своего губернатора, который, прежде чем принять яд вместе со всем своим семейством, издал распоряжение не оказывать сопротивления. По всей видимости, этот человек командовал альпиранским войском в битве на Кровавом холме и, считая, что на его совести и без того достаточно убийств, не желал предстать пред богами, еще сильнее отяготив свою участь.

Но, невзирая на отсутствие сопротивления, Ваэлин видел негодование местных жителей в каждом взгляде, брошенном в его сторону. Он видел стыд, заставляющий их молчаливо возиться по хозяйству, избегая взглядов соседей. Многие, несомненно, потеряли на Кровавом холме сыновей или мужей и теперь молча лелеяли свою ненависть, ожидая неизбежного ответа императора. Атмосфера в городе была гнетущая, что еще усиливалось настроением королевской стражи: солдаты заметно скисли к тому времени, как вошли в ворота, победное ликование увяло оттого, что владыка битв принял решение оставить наиболее тяжело раненных, и оттого, что грабить новый город Королевства им запретили. На следующий день после прихода в город на центральной рыночной площади появилась виселица, а на виселице – три трупа, все три – из королевской стражи, с табличками на груди, в которых сообщалось, что один был вор, другой дезертир, а третий – насильник. Королевский приказ звучал недвусмысленно: занять города, а не разрушать их, и владыка битв не брезговал ничем ради того, чтобы приказ выполнялся буквально. Солдаты прозвали его Кровавым Цветком, в качестве мрачной насмешки над его семейным гербом. По всей видимости, умение Аль-Гестиана заставить себя ненавидеть не уступало его умению побеждать.

Ваэлин проехал на Плюе вдоль обсаженной акациями дорожки, ведущей от ворот виллы во двор, спешился и протянул поводья ближайшему конюху. Человек стоял неподвижно, с опущенной головой, и кожа его блестела от пота на жарком послеполуденном солнце. Ваэлин обратил внимание, что руки у него дрожат. Оглядевшись, он увидел, что и прочие конюхи ведут себя так же: все стояли неподвижно, отказываясь смотреть на него и заботиться о его лошади, готовые принять любые последствия. «Эрухин Махтар!» – со вздохом подумал Ваэлин, и сам привязал Плюя к коновязи, достаточно свободно, чтобы конь мог дотянуться до кормушки.