Песнь ледяной сирены (СИ)

Лазурные глаза полнились болью и обидой, на кончиках запорошенных инеем ресниц дрожали слезы. Спустя мгновения они превратились в крохотные бусины льда. Скрипачка прикрыла рукой поврежденную часть платья и ожоги от пальцев серафима, не позволяя понять, насколько они серьезны. А потом развернулась так стремительно, что кончики волос колко хлестнули Эскилля по лицу, и убежала.

– Стой! – в отчаянии крикнул он. – Я не хотел тебя обидеть!

«Я хотел лишь тебя спасти».

Он бросился за скрипачкой, чтобы объясниться, но порыв сильнейшего ветра сбил его с ног. Эскилль охнул от неожиданности, оседая на снег, и в горло ему тут же набились снежинки.

У Ледяного Венца отобрали жертву… Этого духи зимы простить ему не могли. Вьюга-плакальщица страшно завыла, призывая братьев и сестер.

И они пришли.

Эскилль понял это по разлившемуся в воздухе трескучему морозу, по студеному ветру, который хлестнул его по лицу, по обезумевшему рою снежинок, что взметнулся ввысь. Они кружились в воздухе, танцуя свой дикий танец, хотя музыка давно уже смолкла. Будто Хозяин Зимы или его супруга, Белая Невеста, заключили в стеклянный шарик весь Крамарк и хорошенько его встряхнули.

Духи зимы, сплетенные в безумном хороводе, призвали самое страшное явление, которое когда-либо знал остров вечной зимы.

Снежную бурю.

– Аларика!

Эскилль ничего не мог разглядеть в сотканном из ветра и снега водовороте, что с неистовой скоростью кружил вокруг него. Чем громче плакала вьюга, тем сильнее ярилась снежная буря – духи зимы встали на защиту сестры.

Он находился в глазу бури, в самой тихой ее области. Свободное от снега и бьющего по лицу ледяного снега пространство создавали огненные крылья, что раскрылись за его спиной. «Так много силы, что хватило бы двоим… двоим и предназначалось» – говорила вьюга. Эскилль использовал против духа зимы и ее сестер то оружие, которое она своими ядовитыми словами хотела вонзить ему в спину.

И пусть сам он находился в безопасности глаза бури, живой снежной стеной его отрезало от Аларики и скрипачки.

– Здесь безопасно! Если вы слышите меня, идите на мой голос!

Напрасно Эскилль пытался перекричать истошный, звериный вой ветра. Недостижимый для духов зимы, он был бессилен против порожденной ими снежной бури.

Ледяная сирена и огненный серафим исчезли.

Он остался один.

Глава одиннадцатая. Осколки воспоминаний

Боль стала пробуждением. Или пробуждение стало болью?

Жарко. Так жарко, что сил нет терпеть. Боль, жгучая, словно ядреная похлебка, вцепилась острыми клыками в кожу и больше не отпускала. Стоило вспомнить о похлебке, как на языке зародился ее перечный вкус. Память овеяло смутным воспоминанием о месте, где она ее ела. Длинные деревянные столы, веселые, раскрасневшиеся лица… Чутье или память подсказали – это было давно, и не здесь.

Но где она сейчас? И кто, собственно, она?

И что она сделала такого, чтобы заставить черноволосого юношу с пламенными крыльями ее ранить? Кажется, они зовутся серафимами – те, кто умеют вызывать огонь изнутри через поры в коже. Эта мысль породила странное ощущение, будто они находились по разную сторону баррикад. Впрочем, могло ли быть иначе, если огнекрылый причинил ей боль?

Та жила внутри и сейчас – острая, жгучая, словно перец в той самой похлебке, что теперь никак не желала выходить из головы. Все оттого, что от прочих воспоминаний ее голова была пуста. Она словно очнулась от долгого-долгого сна – чудесного, радужного, светлого.

Она убегала от снежной бури, прижимая руку к ноющей ране на груди. Белая Невеста ярилась подле нее, распустив снежные крылья, что трепетали, словно занавеска распахнутого настежь окна. Ветра, словно звери со снежной шкурой и ледяными клыками, яростно трепали подол ее платья, пытаясь сорвать его и разорвать на мелкие клочки. Шипящей от боли, оглушенной непониманием, ей почудилось, что среди бешеной карусели снега мелькнуло чье-то лицо. Оно исчезло с взмахом ресниц, растаяло в воздухе, будто льдинка в стакане с теплой водой. Послышались голоса, но горестный и злой вой ветра заглушал любой звук.

Озеро ее памяти подернулось рябью. Его всколыхнуло даже не воспоминание – скорей, ощущение места, где она совсем недавно побывала. Место, напоенное музыкой, наполненное ею до самых краев. Музыка казалась сплетенной с ней самой, неразрывно с ней связанной. Однако этого осколка воспоминания слишком мало, чтобы понять, осознать, кто она такая.

Кожу на груди жгло огнем. Эта нестерпимая жгучесть напомнила ей о чем-то. Когда-то ее пронзала похожая боль, только тогда болело само сердце. О чем оно болело? О ком?

Она находилась в объятьях сумасшедшей снежной карусели, но едва ощущала прикосновение колкого снега к щекам. Опустилась на колени и осторожно накрыла ладонью выжженную дыру на платье, через которую выглядывал ожог. Поморщилась от болезненного прикосновения, но руку не отняла.

Так о ком же могло так болеть ее сердце?