Песнь ледяной сирены (СИ)

Эскилль говорил о священном Обряде Пепла в Фениксовом море и отец его, разумеется, понял. Наверняка ушедшие близкие Марты и Харалля, для которых море огня по традиции стало погребальным костром, верили, что однажды их души вернутся в этот мир в новом воплощении… Так отчего же им самим в это не верить? Как они могут позволить слугам и детям Хозяина Зимы украсть тепло из их тела, предав свою веру, предав огонь?

Капитан пожал плечами.

– Некоторые из нас вольны не только строить свои жизни, но и выбирать свою смерть.

Эскилль не был уверен, что понял то, что капитан вкладывал в эту фразу, и все же кое-что в словах отца заставило его задуматься.

Зацепка, конечно, слабая, но почему бы не проверить? Эскилль вернулся в архив, заставив рыжие брови Вигго вопросительно взлететь, и перечитал журналы стражи. Выписал имена исчезнувших, а потом сверился с городским архивом. Он действительно нашел некую закономерность – но не ту, которую искал.

Почти каждый из пропавших за пределами Атриви-Норд людей незадолго до исчезновения потерял близкого человека. Мужа, отца, сына, дочь… Неужели отец прав? Эскилль отказывался в это верить. Отказывался верить в слабость духа людей, чьи тела закалены вечным холодом. Отказывался признавать, что их вера в святую силу пламени мертва.

Вечером был новый патруль, и Эскиллю пришлось сосредоточиться на собственной осторожности, а значит – прогнать на время мысли о горожанах Атриви-Норд, которые исчезли где-то в лесу или снежных пустошах Крамарка.

Но вернуться к ним пришлось.

Эскилль отчего-то решил, что, поправившись, Бия уедет как можно дальше от Атриви-Норд. Как можно дальше от холодящих кровь воспоминаний. Но Бия была здесь – на границе между еловым лесом и Ледяным Венцом.

Новое платье, как и в прошлый раз, подрано, в побелевшей руке – кинжал. На лице корочкой застыли слезы, а в васильковых глазах, что смотрели в небо – страх.

Казалось, вендиго, упустивший свою жертву, ее все-таки настиг.

Глава девятнадцатая. Хрустальный голос сирены

Подарки от духов зимы, желающих получить причудливые наряды – и непременно красивее, чем у других – не заканчивались. Хрустящее, словно ледок на ведре с водой, сахарное печенье (Сольвейг догадывалась, что выпекли его из снега, но все равно с удовольствием съела свою часть десерта, а вторую протянула Дагни), бусы из льдинок, хрустально-ледяная тиара, браслет из тончайшего ажурного серебра, которое слишком сильно напоминало иней. И только один дух зимы – хрупкая поземка-скиталица – догадалась спросить:

– Чего ты хочешь?

Сольвейг, встрепенувшись, нарисовала в воздухе знак вопроса. Поземка, вздохнув, покачала головой. Она была безволосой, но прозрачность ветреного тела сглаживала ее диковинный вид. И если речь метелиц лилась гладкой рекой, вьюги больше плакали, чем говорили, пересмешницы роняли украденные у других слова, то голос поземок-скиталиц был словно выдох – нежный и едва слышимый.

– На вопросы не мне отвечать, – прошептал дух зимы. – Просьбу твою исполнить я не сумею. Могу лишь что-то подарить – то, что потрогать можно. Еду… предмет…

Сольвейг вздохнула. Значит, вопрос о Летте придется отложить.

На всем белом свете существовала лишь одна вещь, способная хоть немного приглушить ее тоску по сестре. Она с улыбкой склонила голову набок, выставила руку, сжав ее в кулак, и провела невидимым смычком по запястью.

– Скрипка, – разгадав ее знаки, рассмеялась Хильда. – Эта чудная сирена хочет скрипку.

Поземка-скиталица вряд ли знала, что такое скрипка. Ни слова ни говоря, она исчезла – наверняка торопилась узнать от сестер, что это значит.

Их молчаливая работа продолжалась: никто из швей похвастаться особой словоохотливостью не мог. Оживленность Дагни после откровенного рассказа Хильды испарилась – даже превращенный в сладкий сок снег не помог. Сольвейг понимала ее настроение. Оттого так тяжело было гнать от себя пропитанные горечью мысли, что швеям она ничем не может помочь. Теперь она в одной упряжке с ними: со снежным полотном на коленях, с зачарованной иголкой в руках и полным неопределенности будущим. И где-то между всем этим колкими льдинками рассыпался страх.

Сольвейг приказала себе сосредоточиться на рисунке, который она выкладывала по подолу широкой снежной юбки. С помощью ягод и хвоинок она изображала танцующих на снегу людей. Получалось красочно и очень необычно.

Отлаженные, выверенные движения рук прервало появление поземки-скиталицы. В руках дочь Хозяина Зимы держала скрипку, красивей которой Сольвейг и представить себе не могла. Скрипка была хрустальной, с тончайшими струнами – то ли из ледяных нитей, то ли из лунного света, то ли из зачарованного серебра.