Песнь любви

Постой хоть недолго ты у табора мисок,
И плачь об утрате ты жаркого и дичи.

Поплачь о ката[23] со мной, — о них вечно плачу я —
О жареных курочках с размолотым мясом!

О, горесть души моей о двух рыбных кушаньях!
Я ел на лепешке их из плотного теста.

Аллаха достоин вид жаркого! Прекрасен он,
Когда обмакнешь ты жир в разбавленный уксус,

Коль голод трясет меня, всегда поглощаю я
С почтеньем пирог мясной — изделье искусных.

Когда развлекаюсь я и ем, я смущен всегда
Убранством и семенами столов и посуды.

Терпенье, душа! Судьба приносит диковины,
И если стеснит она, то даст облегченье.

Потом я поднялся и сел поодаль. Царь посмотрел на то, что я написал, и, прочтя, удивился, и воскликнул: «О, диво! У этой обезьяны такое красноречие и почерк! Клянусь Аллахом, это самое диковинное диво!». Затем царю подали особый напиток в стеклянном сосуде, он сделал глоток из него и протянул мне, и я поцеловал землю и выпил, и написал на сосуде:

Был огнями сжигаем я на допросе,
Но в несчастье нашли меня терпеливым.

Потому-то всегда в руках меня носят
И прекрасных уста меня лобызают.

И еще:

Похищает свет утра мрак, дай же выпить
Мне напитка, что ум людей отнимает.

Я не знаю — так ясен он и прозрачен, —
Он ли в кубке, иль кубок в нем пребывает.

И царь прочитал стихи, и вздохнул, и воскликнул: «Если б подобная образованность была у человека, он, верно, превзошел бы людей своего века и времени!» — потом пододвинул ко мне шахматную доску и спросил: «Не хочешь ли сыграть со мной?». И я сделал головой знак: «Да», — а подойдя, расставил шахматы и сыграл с царем два раза, и победил его, отчего ум царя смутился. После я взял чернильницу и калам и написал на доске такое двустишие:

Целый день два войска в бою жестоком сражаются,
И сраженье их все сильней кипит и жарче.

Но лишь только мрак пеленой своей их окутает,
На одной постели заснут они вместе.

И когда царь прочитал написанное, то изумился и пришел в восторг так, что его охватила оторопь, и он сказал евнуху: «Пойди к твоей госпоже Ситт-аль-Хусн и скажи, что царь желает, чтобы она пришла и посмотрела на эту удивительную обезьяну». И евнух скрылся, а скоро вернулся вместе с царевной. Она же, посмотрев на меня, закрыла лицо и сказала: «О батюшка, как могло быть приятно твоему сердцу прислать за мной, чтобы показать меня мужчинам?».

«О Ситт-аль-Хусн, — сказал царь, — со мною никого нет, кроме маленького невольника и евнуха, который воспитал тебя, а я — твой отец. От кого же ты закрываешь свое лицо?». И она отвечала: «Эта обезьяна — юноша, сын царя, и отца его зовут Эфтимарус, владыка Эбеновых островов. Его заколдовал ифрит Джирджис из рода Иблиса, убивший его жену, дочь царя Эфитамуса. И тот, про кого ты говоришь, что он обезьяна, на самом деле муж, ученый и разумный». Царь удивился словам своей дочери и посмотрел на меня, и спросил: «Правда ли то, что она говорит про тебя?» — и я кивнул головою: «Да», — и заплакал. «Откуда же ты узнала, что он заколдован?» — спросил царь свою дочь, и та рассказала: «Когда я была маленькая, со мной рядом жила одна старуха, хитрая колдунья, которая научила меня искусству колдовать, и я его хорошо запомнила и усвоила. Я заучила сто семьдесят способов из способов колдовства, и малейшим из этих способов могу перенести камни твоего города на гору Каф и превратить его в полноводное море, а обитателей его обратить в рыб посреди него». Услышав такие слова, царь воскликнул: «О дочь моя, заклинаю тебя жизнью, освободи этого юношу, и я сделаю его своим визирем, ибо это юноша умный и проницательный», а царевна отвечала: «С любовью и охотой».