Песнь небесного меча

Зигфрид проклинал меня, плевал мне в лицо, а я называл его сыном шлюхи, которую поимел козел, и тыкал в него Осиным Жалом. Клинок наконец нащупал что-то плотное позади вражеской «стены», я вонзил его, крепко ткнув им вперед, и снова вонзил, но до сего дня не знаю, какую рану и кому нанес.

Поэты повествуют о таких битвах, но ни один известный мне поэт никогда не стоял в первом ряду «стены щитов». Они гордятся мощью воина и подсчитывают, сколько человек тот убил. «Ярко блестел его клинок, — поют они, — и великое множество пало от его копья».

Но ведь так никогда не бывает. Клинки не блестят, а застревают. Люди ругаются, толкаются и потеют. Немного людей погибают, как только щиты соприкасаются и начинают давить друг на друга, потому что нет места, чтобы сделать замах мечом. Настоящее убийство начинается, когда «стена щитов» ломается, но наша «стена» сдержала первую атаку.

Я мало что видел из-под надвинутого на глаза шлема, но помню открытый рот Зигфрида, полный гнилых зубов и желтой слюны. Он ругал меня, а я ругал его, и мой щит содрогался от ударов, и кричали люди. Вдруг кто-то пронзительно завопил.

Потом я услышал еще один вопль, и Зигфрид внезапно шагнул назад. Вся его шеренга двинулась прочь, и на мгновение я подумал, что те пытаются выманить нас из-под арки. И остался стоять на месте. Я не осмеливался вывести свою маленькую «стену щитов» из-под арки, потому что здесь огромные каменные стены защищали нас с боков.

Потом раздался еще один вопль, и я наконец увидел, почему люди Зигфрида дрогнули. С укреплений падали большие каменные блоки. На Пирлига, очевидно, никто не напал, и его люди сталкивали куски кладки вниз, на врага. Человека, стоявшего позади Зигфрида, ударило по голове, и Зигфрид споткнулся о него.

— Оставайтесь, где стоите! — закричал я своим людям.

Те боролись с искушением броситься вперед, воспользовавшись тем, что ряды врага пришли в беспорядок, но поступить так — значило покинуть надежное укрытие под аркой.

— Стойте на месте! — сердито взревел я, и они остались.

Зато Зигфрид отступал. У него был сердитый и озадаченный вид. Он считал, что одержит легкую победу, а вместо этого потерял людей, в то время как мы остались невредимы.

Лицо Сердика было залито кровью, но, когда я спросил, тяжело ли он ранен, тот покачал головой. Потом я услышал позади шум голосов, и мои люди, тесно сгрудившиеся под аркой, качнулись вперед: враг ударил с улицы.

Но сзади был Стеапа, и я даже не потрудился обернуться, чтобы взглянуть на бой, потому что знал — Стеапа сдержит врага. Сверху тоже доносился стук клинков, и я знал — теперь и Пирлиг сражается не на жизнь, а на смерть.

Зигфрид увидел, что люди Пирлига дерутся, и решил, что больше на него не будут скидывать куски стен. Поэтому он крикнул своим людям, чтобы те приготовились.

— Убейте ублюдков! — взревел он. — Убейте их! Но вон того здоровяка возьмите живьем. Он мне нужен. — И показал на меня мечом, а я вспомнил, как называется его меч — Внушающий Страх. — Ты — мой! — прокричал он. — И я все еще хочу распять человека! И ты как раз тот самый человек! — Он засмеялся, вложил Внушающего Страх в ножны и взял у одного из своих людей топор с длинной рукояткой. Затем, злобно ухмыльнувшись, он прикрылся щитом, украшенным вороном, и крикнул, веля своим воинам идти в атаку: — Убейте их всех! Всех, кроме большого ублюдка! Убейте их!

Но на сей раз, вместо того, чтобы приблизиться вплотную и попытаться вытолкнуть нас из-под арки, как пробку из горлышка бутылки, он заставил своих людей помедлить на расстоянии длины меча и попытаться оттянуть наши щиты вниз военными топорами на длинных рукоятках. Поэтому бой стал отчаянным.

Топор — ужасное оружие в бою между двумя «стенами щитов». Если он не цепляет щит и не оттягивает его вниз, то все равно может разбить его в щепы. Я чувствовал, как удары Зигфрида крушат мой щит, видел, как в бреши в липовом дереве появилось лезвие топора, и все, что мог сделать, — это держаться. Я не осмеливался шагнуть вперед, потому что это сломало бы нашу «стену щитов», а если бы вся «стена» сделала шаг вперед, люди на флангах остались бы без защиты и погибли.

Кто-то тыкал копьем у моих лодыжек. На мой щит обрушился второй топор. По всему нашему короткому строю наносились удары, ломались щиты, маячила смерть. У меня не было топора, которым я мог бы размахивать, потому что никогда не считал топор за оружие, хоть и понимал, насколько тот смертоносен. Я продолжал держать Осиное Жало, надеясь, что Зигфрид приблизится настолько, что я смогу ткнуть клинком мимо его щита и попасть прямо в большое брюхо, но тот оставался на расстоянии рукояти топора. А мой щит был сломан, и я знал — вскоре враг превратит мое предплечье в бесполезное месиво крови и разбитой кости.

Я все-таки рискнул шагнуть вперед. Я сделал это так внезапно, что следующий замах Зигфрида пропал впустую, хотя рукоять его топора оставила синяк на моем левом плече. Ему пришлось опустить щит, чтобы взмахнуть топором, и я наискось рубанул Осиным Жалом; клинок ударил его в правое плечо, но дорогая кольчуга выдержала.