Песнь небесного меча

Почему же, гадал я, Альфред выбрал Этельреда, чтобы поручить ему возглавить экспедицию с целью наказать Гутрума? Ведь тот даже не был восточным саксом, хоть и принес клятву верности Альфреду Уэссекскому. Мой кузен был мерсийцем, а те никогда не славились своими кораблями. Так почему же выбрали Этельреда?

Единственное объяснение, которое пришло мне в голову — сын Альфреда, Эдуард, был еще ребенком, у него даже не начал ломаться голос, а Альфред был больным человеком. Он боялся умереть, опасаясь хаоса, в который погрузился бы Уэссекс, если бы мальчик Эдуард взошел на трон. Поэтому король и предложил своему зятю шанс искупить свой провал. Этельред помешал поймать в ловушку корабли Ганнкеля у Медвэга, упустил шанс завоевать Репутацию, которой хватило бы, чтобы убедить танов и олдерменов Уэссекса, что Этельред, мерсийский лорд, может править ими, если Альфред умрет раньше, чем Эдуард подрастет достаточно, чтобы стать преемником отца.

Флот Этельреда доставил послание датчанам Восточной Англии. Альфред давал им понять: если вы будете совершать набеги на Уэссекс, мы будем совершать набеги на вас. Мы разорим ваше побережье, сожжем ваши дома, потопим ваши корабли и оставим ваши берега тонуть в смертях.

Альфред превратил Этельреда в викинга, и мне было завидно. Я хотел взять свои корабли, но мне велели оставаться в Лундене, и я повиновался.

Вместо того, чтобы отправиться в набег, я наблюдал, как огромный флот покидает Лунден. То было впечатляющее зрелище. Самый большой из захваченных нами военных кораблей имел по тридцать весел с каждого борта. Во флотилии было еще шесть шестидесятивесельных кораблей, а самые маленькие имели по двадцать гребцов. В этом набеге Этельред возглавлял почти тысячу человек, причем хороших бойцов — воинов из гвардии Альфреда и испытанных воинов самого Этельреда.

Тот плыл на одном из больших кораблей, на форштевне которого раньше красовалась огромная голова ворона, обожженная до черноты. Теперь голова с клювом исчезла, и корабль переименовали в «Родбору», что означало «Крестоносец». Ныне его форштевень украшал массивный крест, и на борту его находились воины, священники и, конечно же, Этельфлэд, потому как Этельред никуда не отправлялся без нее.

Стояло лето. Тот, кто никогда не жил в городе в летнее время, не может вообразить ни тамошней вони, ни тамошних мух. На улицах собирались стаи коршунов, клюющих падаль. Когда ветер дул с севера, запах мочи и звериного дерьма в ямах дубильщиков смешивался в городе с вонью сточных канав.

Живот Гизелы становился все больше, и вместе с ним рос мой страх.

При каждой возможности я отправлялся в море. Мы брали «Морского Орла» и «Меч Господень», шли вниз по течению во время отлива и возвращались с приливом. Мы охотились на корабли из Бемфлеота, но люди Зигфрида вручили урок и никогда не покидали тамошний ручей группами, состоящими меньше чем из трех судов. И хотя их корабли выслеживали добычу, торговые суда, по крайней мере, добирались до Лундена, потому что торговцы заучились плавать большими конвоями. Дюжина кораблей держалась вместе, на борту каждого имелись вооруженные люди, поэтому трофеи Зигфрида были скудны… Но и мои тоже.

Две недели я ожидал вестей об экспедиции кузена и узнал о ее судьбе в тот день, когда совершал свою обычную прогулку вниз по Темезу. Это всегда были благословенные минуты, когда мы оставляли позади дымы и вонь Лундена и чувствовали чистый морской ветер. Река делала петлю вокруг широких болот, где разгуливали цапли.

Помню, как счастлив я был в тот день, потому что повсюду летали голубые бабочки. Они опускались на «Морского Орла» и на «Меч Господень», следовавший у нас в кильватере. Одно насекомое примостилось на моем протянутом указательном пальце, открывая и закрывая крылышки.

— Это к удаче, господин, — сказал Ситрик.

— Да ну?

— Чем дольше она тут просидит, тем дольше продлится удача.

Ситрик сам протянул руку, но на нее не опустилась ни одна голубая бабочка.

— Похоже, ты неудачлив, — беззаботно сказал я.

Я наблюдал за бабочкой на своем пальце и думал о Гизеле и родах.

«Останься здесь», — молча приказал я насекомому. И оно осталось.

Я удачлив, господин, — ухмыляясь, сказал Ситрик. — Да?

Эльсвит в Лундене, — ответил он.

Эльсвит была шлюхой, которую любил Ситрик.

— В Лундене ее торговля идет лучше, чем в Коккхэме, — заметил я.

— Она перестала этим заниматься, — яростно сказал Ситрик.

Я удивленно взглянул на него.

— Неужто?

— Да, господин. Она хочет выйти за меня замуж, господин.

Ситрик был красивым молодым человеком, с ястребиным лицом, черными волосами, хорошо сложенным. Я знал его с тех пор, как он был почти ребенком, и полагал, что это влияет на мое впечатление: я всегда видел в нем того испуганного мальчика, жизнь которого пощадил в Кайр Лигвалиде. Но, может быть, Эльсвит видела в нем того молодого мужчину, которым он стал?

Я отвернулся, наблюдая за тонкой струйкой дыма, поднимающейся от южных болот, и гадал, кто зажег там огонь и как эти люди живут в полных комаров топях.

— Ты с ней уже давно, — проговорил я.

— Да, господин.

— Пришли ее ко мне.