Песнь Ноемгары

Тихое и ласковое море, лежащее под тёплым солнцем. Море, в котором приятно мочить ноги, прогуливаясь под луной. Море, в котором плескались ещё детьми… Море…

Большая вода.

Волна, доставшая до гор и упругим ударом сдвинувшая наш деревянный мир. Уничтожившая всё, что было долиной. Мирной долиной, полной счастья и тревог, радости и боли. Полной жизни, единственно для которой и существует разделение на то и другое…

Под тёмно-зелёной бурной от движения водой сровняло с будущим дном дома и пашни, деревья и цветы… Людей, животных, сорванные постройки подхватило и потащило на упругом гребне до самых гор. И разбило о камни. Размазало, словно жидкое тесто сбросило с пальцев — ошмётками, каплями. Белыми. Розовыми. Красными.

Поплыл перед глазами мир. В затылке стало легко, туда потянуло, словно за ниточку из тела стало выдёргивать душу. Глаза сомкнулись. Подогнулись руки…

— Ноема!

Окрик вырвал меня из объятий липкого и зловонного кошмара, где сотни людей, полуодетые, босые, держась друг за друга, лезли на огромный короб и кричали. Мужчины подсаживали женщин выше, спасая от волн. А женщины держали на руках детей — вопящих, визжащих от страха. Открыла глаза, огляделась и застонала.

Воздух, насыщенный водой и холодом, залеплял лёгкие, принуждая сознание тонуть в беспомощности и нежелании двигаться. Глаза смыкались сами, клубами плотного белого тумана зашторивая темноту. Но сознание билось птицей, разбиваясь в кровь о преграды. Сознание металось в поисках выхода, но ударялось о решётку покорности. Искало смысл в существовании, а находило суть человеческой беспомощности перед самой Жизнью.

Подняла голову. Мир был. Но его уже не было.

Пол качался, стены ходили ходуном, гудя уже не от ударов камней и рук, а тяжёлых волн, размерено бьющих в борта.

Безучастный холодный плеск за стенами гробницы-корабля.

Стук множества капель, превратившийся в протяжный гул дождя.

Подвывающий ветер, бьющий в квадратик окна.

И шёпот…

Мой муж, мой бог и господин, сидел на коленях под бьющим холодным водопадом и, почти неслышно молясь, качался из стороны в сторону. По запрокинутому лицу били струи и смывали слёзы и слова в один туго перекрученный поток.

Я приподнялась над студёной водой. Села. С трудом отняла от лихорадочно горячей груди мокрую холодную ткань. Отжала. Теплее не стало.

Слёз уже не оставалось. И сил тоже.

— Он сказал, что вода будет лить, пока не достигнет пиков гор. Тогда с земли смоется вся скверна… — не опуская лица, глухо сказал муж. В открывающийся рот затекала вода, но он глотал её, словно холод мог потушить пожар сердца.

— Не скверна, — тихо отозвалась я. — Люди.

Глаза словно прыгнули за предел тела.

Где-то далеко, на вершине голой скалы, стояли, тесно прижимаясь в объятиях друг к другу, мужчина и женщина. И меж ними неуверенно возился и хныкал замерзающий младенец. А вода уже заливала икры людям, грозя волнами сорвать с камня в бездну.

Юноша на почти затопленном плоту, невесть как сохранившимся во время удара, держал на руках юную деву, ослабевшую в борьбе с холодом. Держал, поднимая всё выше от подступающих волн.

Бревенчатый дом несло стремительным потоком на далёкие скалы, и в нём крепкий ещё старик отчаянно старался вытащить на крышу пожилую женщину, обессилевшую от множества ран и ушибов.

Большое дерево крутило меж потоков, сошедшихся в битве посреди разлившегося моря. Схватившись за ветви, из последних сил держалась женщина. А на комле сидел мальчик. Одной рукой он обнимал ствол, а другой отчаянно тянул маму. И уже не плакал.

Дряхлая старушка в притопленной лодке крепко прижимала к груди девочку. Обернув малышку мокрой шалью, она баюкала её, не давая взглянуть на приближающиеся горные пики, к которым по воле волн и хлещущего дождём неба несло судёнышко.

— Люди, — повторила я устало. — Это единственное, что есть на этой земле хорошего и плохого… Потому что только в них существует хорошее и плохое. И только для них.

Мой муж, мой бог и господин, отнял взгляд от зашторенных тучами небес и посмотрел на меня. Вода падала на его седые волосы, и, казалось, они стекали такими же тонкими струями. И узкими ручейками падали на могучую грудь последнего Говорящего с Небом.

С трудом разогнув закоченевшее тело, я встала. Пол ходил ходуном — ковчег несло по упругим волнам. Несло в неведомое — к горам ли? от гор ли?

— Скажи Ему, чтобы остановился, — тихо сказала я. — Скажи сейчас. Пока можно спасти последних.

Он помотал головой и поток, бьющий из окна, разлетелся брызгами. Словно пёс вышел на землю из воды и отряхнулся.

— Ты не понимаешь! Он хочет сделать так! И так будет!

— Будет, — скривилась я то ли от давящего нутро смеха, то ли от сдержанных слёз. — Если ничто не остановит его. Так останови Его!

Хотелось кричать, чтоб достучаться до сознания супруга, но вот — не моглось. Давило на сердце, на лёгкие, на всё тело. Словно было что-то такое в воздухе, без чего не получалось оставаться живым и сильным. Словно, прежде чем наслать погибельную воду на землю, бог сперва подул ветрами слабоволия… От милосердия ли? От страха ли?