Песнь о Трое

– Знаю, мальчик: тебе хотелось бы сделать это самому, – но я встретил негодяя случайно – или по повелению богов. Кто знает? А теперь, раз ты нас не знаешь, позволь мне всех тебе представить. Первым тебя приветствовал наш верховный царь. Следующим был Одиссей. Остальных зовут: Нестор, Идоменей, Менелай, Диомед, Автомедонт, Менесфей, Мерион, Махаон и Еврипил.

Как же уменьшились наши ряды!

Одиссей, восторженный Автомедонт и я отвели Неоптолема к мирмидонским укреплениям. Путь был достаточно долгий, и весть о его прибытии обогнала нас. Повсюду, где мы проходили, воины высыпали из домов и приветствовали его от всего сердца, так же как когда-то приветствовали его отца. Мы обнаружили, что он был похож на Ахилла не только внешне; он принимал их исступленную радость с той же тихой улыбкой и беззаботным взмахом руки, и, как его отец, он жил сам в себе, не выплескивая свой характер на всех, с кем ему доводилось общаться. По пути мы, заполняя пробелы в песне, рассказали ему, как умер Аякс, рассказали про Антилоха и всех остальных павших. Потом мы стали рассказывать про живых.

Мирмидоняне стояли, построившись в шеренги. Ни единого приветствия не прозвучало, пока мальчик – ему не могло быть больше восемнадцати – не обратился к ним, не заговорил первым. Тогда они стали мечами плашмя бить о щиты, пока этот шум восторга не заставил нас с Одиссеем уйти. Мы побрели на другую сторону берега к нашим собственным укреплениям.

– Вот так, Диомед, все идет к концу.

– Если богам ведома жалость, я молю их, чтобы все шло к концу.

Он сдул с глаз прядку волос.

– Десять лет… Странно, что Калхант оказался прав. Интересно, что это – удачное совпадение или у него действительно был дар предвидения?

Я поежился:

– Не стоит сомневаться в жреческих способностях, это недальновидно.

– Может быть, может быть… О, отряхнуть с волос троянскую пыль! Снова плыть в открытом море! Смыть вонь этой равнины чистой соленой водой! Отправиться туда, где в воздухе нет ветра и звезды светят сами по себе, а не соревнуются с десятью тысячами костров! Очиститься!

– Я мечтаю о том же. Хотя мне тоже трудно поверить, что все почти закончилось.

– Напоследок я устрою катаклизм, который заставит ревновать Посейдона.

Я уставился на него:

– Ты придумал, как это сделать?

– Да.

– Расскажи мне!

– Раньше времени? Эх, Диомед, Диомед! Даже тебе я ничего не скажу! Но время скоро придет.

– Заходи в дом и дай мне омыть твои рубцы.

Он рассмеялся:

– Они заживут.

На следующий вечер Неоптолем ужинал с нами.

– Неоптолем, у меня есть кое-что, что я должен тебе передать, – сказал Одиссей, когда с трапезой было покончено. – Это мой тебе подарок.

Неоптолем озадаченно посмотрел на меня:

– О чем это он?

Я пожал плечами:

– Об этом не знает никто, кроме него самого.

Он вернулся, везя на колесиках огромный треножник, на котором были разложены доспехи, которые Фетида выпросила у Гефеста.

Неоптолем вскочил на ноги, пробормотав что-то, чего я не понял, потом протянул руку и нежно, с любовью прикоснулся к кирасе.

– Я рассердился, – сказал он с глазами, полными слез, – когда Автомедонт рассказал мне, что ты выиграл их в споре с Аяксом. Но я должен просить у тебя прощения. Ты выиграл их, чтобы отдать мне?

Одиссей широко улыбнулся:

– Они тебе подойдут, юноша. Их следует носить, а не вешать на стену или тратить на родственников мертвеца. Носи их, Неоптолем, и, может быть, они принесут тебе удачу. Но тебе понадобится время, чтобы к ним привыкнуть. Они весят почти столько же, сколько ты сам.

В следующие пять дней у нас было несколько мелких стычек; Неоптолем попробовал на вкус своих первых троянцев и облизнулся. Он был воином, рожденным для битвы и жаждавшим ее. Его единственным врагом было время, и он это знал. Его глаза говорили всем нам, что он понимает, что ему суждено сыграть лишь маленькую роль в последних мгновениях великой войны, что лавровые венки плетутся для других, тех, кто выдержал все десять лет. И все же он имел решающее значение. Он принес надежду, ярость и новые силы; когда он проезжал мимо в колеснице отца и в отцовских доспехах, глаза воинов – мирмидонян, аргивлян или этолийцев, без разницы, – следовали за ним с собачьей преданностью. Для них он был Ахиллом. И все это время я продолжал наблюдать за Одиссеем, с нетерпением ожидая приглашения на совет.

Оно пришло спустя полмесяца после прибытия Неоптолема, с гонцом верховного царя: на следующий день, после полуденной трапезы. Я знал, что Одиссея пытать бесполезно, поэтому после нашего совместного ужина напустил на себя совершенно безразличный вид и слушал, как он обсуждает какой-то предмет, играя словами так же легко и ловко, как акробат своим позолоченным мячиком. Он ничуть не обиделся, только беспомощно рассмеялся, когда я с большим достоинством с ним распрощался. Мне хотелось пнуть его, но я до сих пор испытывал от той порки боль более сильную, чем он сам, поэтому удержался, а вместо этого в самых нелицеприятных выражениях высказал все, что думаю о его предках.