Песнь о Трое

Мы уютно устроились с кубками в руках, поставив треножник между собой. В шатре было сумрачно и тепло, мы утопали в подушках, вино мы не стали разбавлять – в надежде, что оно поможет уснуть. Нас никто не должен был потревожить, но для большей уверенности я задернул занавес над входом в шатер.

– Одиссей, ты самый великий муж в этом походе, – со всей серьезностью начал он.

Я не смог удержаться от смеха.

– О нет! Это Агамемнон! А если не он, то Ахилл.

– Агамемнон? Этот твердолобый упрямец? Никогда! Может, заслуги и припишут ему, но только потому, что он верховный царь, а не потому, что величайший из мужей. Ахилл всего лишь юноша. О, я допускаю, он может стать великим! И он умен. Возможно, в будущем он и докажет свою мощь. Но сейчас он еще не прошел ни одного испытания. Кто знает? Не исключено, что при виде крови он подожмет хвост и помчится прочь.

Я улыбнулся.

– Только не Ахилл.

– Хорошо, согласен, но он никогда не сможет стать самым великим мужем нашего войска, ибо это ты, Одиссей. Ты! Именно твоими стараниями, и ничьими больше, мы возьмем Трою.

– Ерунда, Диомед, – мягко возразил я. – Что мой ум сможет сделать за десять дней?

– Десять дней? – Он усмехнулся. – Клянусь великой матерью, скорее уж десять лет! Это настоящая война, а не охота.

Он поставил пустой кубок на пол.

– Но не о войне я пришел говорить. Я пришел просить твоей помощи.

– Моей помощи? Ты искусный воин, Диомед, а не я!

– Нет-нет, это не имеет никакого отношения к полям битвы! Я пройду по ним с закрытыми глазами. Мне нужна твоя помощь в другом, Одиссей. Я хочу наблюдать за твоими действиями, хочу понять, как ты смиряешь свой нрав.

Он наклонился вперед:

– Понимаешь, мне нужен человек, который следил бы за моим проклятым норовом и учил бы меня держать своего демона взаперти, вместо того чтобы позволять ему расхаживать на свободе в ущерб самому себе. Мне кажется, если я стану больше наблюдать за тобой, немного твоего хладнокровия перейдет ко мне.

Его простодушие меня растрогало.

– Тогда считай мой шатер своим, Диомед. Веди свои корабли рядом с моими, ставь свои войска рядом с моими в битве, будь со мной, куда бы я ни отправился. Каждому человеку нужен добрый друг, снисходительный к его слабостям. Это единственное лекарство от одиночества и тоски по дому.

Он протянул руку через яркие языки пламени, словно не замечая, что они лижут ему запястье. Мои пальцы обхватили его предплечье – так мы скрепили нашу дружбу, разделив одиночество друг друга и скрасив его тоску.

К концу ночи мы, должно быть, уснули, ибо я проснулся уже на рассвете под нарастающий вой ветра, поющего в корабельных вантах, обдувающего носы кораблей с громкими, ужасными воплями. По другую сторону почерневшего, выгоревшего очага с болезненным стоном заворочался Диомед.

– Сегодня утром моим костям еще хуже, – заявил он, сев на ложе.

– И есть отчего. Снаружи шторм.

Он осторожно поднялся на ноги и направился к занавешенному входу в шатер, выглянул из него и вернулся на свое ложе.

– Это отец всех штормов, которые приходят с севера. Ветер все еще дует с той стороны, и я чувствую дыхание снега. Сегодня отплытия не будет, иначе всех нас снесет к Египту.

Раб вкатил треножник с горящим огнем, прибрал ложа и принес нам горячей воды, чтобы мы могли умыться.

Торопиться нужды не было – Агамемнон будет настолько разгневан, что не сможет созвать совет раньше полудня. Рабыня принесла горячие медовые лепешки и ячменный хлеб, кусок овечьего сыра и вино с пряностями, чтобы закончить трапезу. Завтрак удался, особенно потому, что мне было с кем его разделить; мы проводили время, грея над огнем руки, пока Диомед не ушел в свой шатер, чтобы переодеться к совету. Я надел кожаную набедренную повязку с эксомидой, зашнуровал высокие наголенники и набросил на плечи отороченный мехом гиматий.

Лицо у Агамемнона было таким же мрачным и штормовым, как и небо у нас над головами, застыло от ярости и досады: рухнули все надежды, связанные с его драгоценным флотом. К тому же его не покидало чувство, что он станет всеобщим посмешищем, ведь его грандиозное предприятие застопорилось, не успев толком начаться.

– Я позвал Калханта сделать предсказание! – рявкнул он.

Вздохнув и поплотнее запахнув гиматии, мы вышли наружу в жестокие объятия шторма. Жертва, связанная по всем четырем ногам, лежала на мраморном алтаре под платаном. И Калхант был одет в пурпур! В пурпур? Да что же случилось в Авлиде до моего приезда? Агамемнон, наверное, очень высокого мнения о нем, раз позволил ему носить пурпур.

В ожидании начала церемонии я подумал, что такое совпадение слишком подозрительно: две луны отличной погоды, а потом, в тот самый день, когда мы должны были отплыть, все стихии этому воспротивились. Большинство из царей предпочли вернуться в свои шатры, а не страдать от леденящего ветра и мокрого снега, чтобы узнать, какое будет дано предсказание. Поддержать Агамемнона остались только те, кто превосходил других годами или властью: я, Нестор, Диомед, Менелай, Паламед, Филоктет и Идоменей.