Песнь о Трое

Расправив плечи и высокомерно вскинув голову, она шла с достоинством и грацией, без тени стыда или смущения. Она была высокой для женщины и обладала самым прекрасным телом, какое Афродита могла даровать существу женского пола. Тонкая талия, грациозно покачивающиеся бедра, длинные ноги, вскидывающие юбку. Да, в ней все было приятно взору. А ее грудь! Обнаженная по нескромной ахейской моде, высокая и полная, без всяких украшений, разве что соски выкрашены золотом. Немало времени прошло, прежде чем кто-то из нас добрался взглядом до ее лебединой шеи и сияющего лица. Одни совершенства, и как их много! Я вспоминаю, какой увидел ее тогда, — она была просто… прекрасна. Копна волос цвета светлого золота, темные ресницы и брови, глаза цвета весенней травы, подведенные сурьмой на критский или египетский манер.

Что из всего этого было настоящим, а что дорисовано чарами? Этого я никогда не узнаю. Елена — величайшее чудо красоты из всех, подаренных богами матери Земле.

Для моего отца она стала роковой женщиной. Царь был еще не так стар, чтобы забыть прелести женских объятий, и он с первого взгляда воспылал к ней любовью. Или похотью. Но поскольку он все же был слишком стар, чтобы отнять ее у своего сына, он предпочел порадоваться, что его отпрыск смог соблазнить ее, заставить покинуть супруга, детей, свои земли. Преисполненный гордости, он обратил изумленный взор на Париса.

Они, несомненно, были прекрасной парой: он смугл, как Ганимед, она — белокура, словно Артемида Охотница. Так, всего лишь пройдя от дверей до трона, Елена совершенно покорила безмолвный зал. Ни один мужчина из собравшихся в нем больше не мог упрекнуть Париса в глупости.

В тот же момент, как царь распустил собрание, я очень медленно подошел к отцу, намеренно поднявшись на три ступени выше той, на которой стояли беглецы. Я стоял, возвышаясь над отцовским троном из золота и слоновой кости. Обычно я избегал демонстрировать свое превосходство, но Елена разбудила во мне злость; я хотел, чтобы она поняла, где место Париса, а где — мое.

— Мое дорогое дитя, это Гектор, мой наследник.

Она кивнула, серьезно и царственно.

— Я очень рада знакомству, Гектор. — Ее глаза кокетливо округлились. — Всемогущий Зевс, какой же ты великан!

Это было сказано, чтобы меня раззадорить, а не пробудить желание, — ее вкус явно склонялся к неженкам вроде Париса, а не огромным воинам вроде меня. Но второе у нее получилось не хуже первого. Я не был уверен, что смог бы перед ней устоять.

— Самый большой в Трое, моя госпожа, — холодно прозвучал мой ответ.

Она рассмеялась:

— Не сомневаюсь.

— Мой господин, — обратился я к отцу, — ты позволишь мне удалиться?

Он проквохтал:

— Ну разве мои сыновья не великолепны, царица Елена? Этот — гордость моего сердца — великий муж! Однажды он станет великим царем.

Задумчиво глядя на меня, она промолчала; но скрытый за ее ослепительными глазами ум наверняка задавался вопросом, возможно ли мой титул наследника передать Парису. Я не стал торопиться с ответом. Пройдет время, и она поймет: Парис никогда не желал взять на себя ни малейшей доли ответственности за что бы то ни было.

Я уже стоял в дверях, когда царь окликнул меня:

— Подожди! Постой! Гектор, пришли ко мне Калханта.

Странное приказание. Зачем царю понадобился этот омерзительный тип, если он не хотел позвать заодно Лаокоона с Феано? В нашем городе поклонялись многим богам, но его покровителем был Аполлон. Этот бог в Трое был особенно чтим, и потому его жрецы — Калхант, Лаокоон и Феано — были самыми могущественными священнослужителями города.

Я нашел Калханта степенно прогуливающимся в тени алтаря, посвященного Зевсу Геркею.[11] Я не стал спрашивать, почему он был там; он был из тех людей, кому никто не осмеливался задавать вопросов. Оставаясь незамеченным, я смотрел на него, пытаясь понять его истинную сущность. На нем был длинный, струящийся черный хитон, расшитый серебряной нитью странными знаками и символами; болезненно-белая кожа его совершенно голого черепа матово сияла в лучах заходящего солнца. Когда-то, будучи мальчишкой, падким на шалости, глубоко под землей в дворцовом склепе я обнаружил гнездо белых змей. Однажды повстречавшись с этими лишенными зрения, бледными созданиями Коры, я больше никогда не спускался в склеп. Калхант вызывал во мне такие же чувства.

Говорили, что он избороздил вдоль и поперек всю ойкумену, от Гипербореи до реки Океан, добравшись до земель далеко к востоку от Вавилона и тех, которые лежат намного южнее Эфиопии. Из шумерского Ура он привез манеру одеваться, в Египте был свидетелем ритуалов, передаваемых многими поколениями славных жрецов с начала времен. Шептались, будто он умеет сохранять тело умершего так, что сто лет спустя оно будет выглядеть таким же свежим, как и в день погребения; будто бы он принимал участие в ужасных обрядах черного Сета; а еще — якобы он поцеловал фаллос Осириса, получив величайший дар предвидения. Мне он никогда не нравился.

Я вышел из-за колонн и прошел во внутренний двор. Он знал, кто идет, даже не взглянув на меня.

— Ты искал меня, царевич Гектор?