Песнь о Трое

– Пожалуйста, Автомедонт, попробуй. У меня нет ни малейшего желания убеждать Аякса в чем бы то ни было, когда он в припадке безумия.

– У меня тоже, – сказал Агамемнон.

Все, что мы могли, – это стоять и смотреть.

На рассвете его безумие прекратилось. Он пришел в себя, стоя по щиколотку в крови, и, словно в кошмаре, принялся озираться на дюжины священных животных, лежащих вокруг, на покрывавшую его с головы до ног кровь, на меч у себя в руке и на царей, молча взиравших на него из-за забора. Он все еще держал в руке козленка, обескровленного и страшно изуродованного. Выронив его с криком ужаса, он наконец понял, что натворил этой ночью. Потом он подбежал к забору, перепрыгнул через него и помчался прочь, словно за ним гнались эринии. Тевкр последовал за ним; мы же остались там, где стояли, потрясенные до мозга костей.

Первым способность говорить обрел Менелай.

– Ты спустишь ему это с рук, брат? – спросил он Агамемнона.

– Чего ты хочешь, Менелай?

– Его жизни! Он убил священных животных и должен поплатиться жизнью! Так требуют боги!

Одиссей вздохнул:

– Тех, кого боги любят больше всего, они сначала сводят с ума. Оставь это, Менелай.

– Он должен умереть! – настаивал тот. – Казните его, и пусть никто не выкопает ему могилы!

– Достойное наказание, – пробормотал Агамемнон.

Одиссей хлопнул в ладоши:

– Нет, нет и нет! Оставьте его! Менелай, разве тебе не достаточно того, на что Аякс себя обрек? Ведь за то, что он сделал этой ночью, его тень будет сослана в Тартар! Оставь его в покое! Не сваливай еще больше на его бедную безумную голову!

Агамемнон отвернулся от кровавой бойни.

– Одиссей прав. Он сошел с ума, брат. Пусть он искупит это так, как сможет.

Мы с Одиссеем и Диомедом шли по улицам мимо дрожащих людей, переговаривающихся шепотом, туда, где жил Аякс со своей главной наложницей Текмессой и сыном Еврисаком. Когда Одиссей постучал в запертую на засов дверь, Текмесса испуганно выглянула из окна, а потом открыла ему и остановилась в дверях вместе с сыном.

– Где Аякс? – спросил Диомед.

Она вытерла слезы.

– Не знаю, мой господин, он лишь сказал, что пойдет просить прощения у Афины Паллады и для этого искупается в море.

Ее голос прервался, но она собралась с силами:

– Он отдал свой шит Еврисаку. Сказал, что это единственное из его оружия, которое не запятнано святотатством, и что все остальное должно быть похоронено вместе с ним. Потом он поручил нас заботам Тевкра. Мой господин, что случилось? Что он сделал?

– Много чего, но он не понимал, что делает, Текмесса. Оставайся здесь, мы найдем его.

Он был на берегу, где волны мягко плескались об изрезанную кромку лагуны и из крупного песка выступали одинокие камни. С ним был Тевкр. Он стоял на коленях, опустив голову. Флегматичный Тевкр, который никогда не отличался многословием, всегда был рядом, когда Аякс в нем нуждался. Даже сейчас, когда все было кончено.

То, что он сделал, безмолвно говорило само за себя: мы увидели плоскую скалу, которая на несколько пальцев выступала из песка, с поверхностью, расколотой ударом трезубца Посейдона. В трещину была вставлена рукоятка меча, лезвие было направлено вверх. Он надел доспехи и искупался в море, он нарисовал на песке сову в честь Афины и глаз в честь Великой матери Кибелы. Потом он встал над мечом и упал на него всем своим весом; меч вошел в середину груди и рассек позвоночник. Лезвие меча на два локтя выступало из спины. Он лежал в собственной крови, с закрытыми глазами, безумие еще полностью не изгладилось из его черт. Его огромные руки обмякли, пальцы были слегка согнуты.

Тевкр поднял голову и с горечью посмотрел на нас; его глаза, остановившись на Одиссее, красноречиво сказали, что он знает, кого винить. О чем думал Одиссей, я даже не брался гадать.

– Что мы можем сделать? – спросил он.

– Ничего, – ответил Тевкр. – Я сам его похороню.

– Здесь? – в ужасе спросил Диомед. – Нет, он заслуживает большего!

– Ты знаешь, что это не так. И он это знал. И я тоже. Он получит именно то, чего заслуживает по законам богов, – могилу самоубийцы. Это все, что я могу для него сделать. Все это останется между нами. Он должен был заплатить жизнью, как Ахилл заплатил смертью. Так он сказал перед своей кончиной.

Потом мы ушли и оставили их одних, братьев, которые больше никогда не пойдут вместе в битву, маленький под щитом большого. За восемь дней не стало их обоих, Ахилла и Аякса, духа и сердца нашей армии.

– Эй! Эй! Враг! Враг! – воскликнул Одиссей, по лицу которого катились слезы. – Неисповедимы пути богов! Ахилл тащил Гектора за колесницей за перевязь, которую ему подарил Аякс. А теперь Аякс упал на меч, который подарил ему Гектор.

Он болезненно поморщился:

– Клянусь Великой матерью, я сыт Троей до смерти! Я ненавижу даже запах троянского воздуха!

Глава двадцать девятая, рассказанная Агамемноном