Песнь о Трое

Агамемнон сидел, молча уставившись в пространство, и жевал губами, – было ясно, что внутри у него бушует пламя. Отец был просто ошеломлен. Одиссей откинулся назад, лениво смакуя куриную ножку, явно довольный собой. Внезапно Агамемнон повернулся к нему и схватил за плечи такой железной хваткой, что побелели костяшки пальцев, лицо у него было просто свирепым. Одиссей посмотрел на него безмятежным взглядом, без капли страха.

– Великая мать Кибела! Одиссей, ты – гений! – Верховный царь повернулся и взглянул на отца. – Тиндарей, ты понимаешь, что это значит? Тому, кто женится на Елене, гарантированы постоянные, нерушимые союзнические отношения почти с каждым народом Эллады! Его будущее будет обеспечено, его положение упрочится в тысячу раз!

Отец, несмотря на явное облегчение, поморщился:

– Какую клятву я могу заставить их принести? Какая клятва настолько страшна, чтобы заставить их выполнить то, что им ненавистно?

– Есть только одна такая, – медленно проговорил Агамемнон. – Клятва на четвертованной лошади. Именем Зевса Громовержца, Посейдона, колебателя земли, и дочерей Коры, водами Стикса и тенями умерших.

Слова его упали, как капли крови с головы горгоны Медузы; отец содрогнулся и уронил голову на руки, спрятав лицо в ладонях.

Одиссей, судя по всему ничуть не растроганный, резко сменил тему разговора.

– Что будет с Геллеспонтом? – беззаботным тоном спросил он у Агамемнона.

Верховный царь поморщился:

– Не знаю. Троянский царь Приам совсем выжил из ума! Неужели он не видит выгоду, которую получил бы, пустив купцов из Эллады в Понт Эвксинский?

– Думаю, – сказал Одиссей, принимаясь за медовый пирог, – Приаму очень выгодно не пускать туда купцов. Он все равно жиреет на пошлинах за проход через Геллеспонт. И у него есть договоренности с царями Малой Азии, и, вне всякого сомнения, он получает часть той непомерной цены, которую вынуждены платить ахейцы за олово и медь, покупая их в Малой Азии. Выдворение ахейских купцов из Понта Эвксинского означает больше денег для Трои, а не меньше.

– Теламон оказал нам дурную услугу, когда похитил Гесиону, – гневно заявил отец.

Агамемнон покачал головой.

– Теламон имел на это право. Геракл всего лишь просил заплатить то, что ему причиталось за великую службу. А этот жалкий старый скупец Лаомедонт отказал ему – безмозглый идиот мог бы знать, что из этого выйдет.

– Геракл мертв уже двадцать лет, если не больше, – сказал Одиссей, разбавляя вино водой. – Тесей тоже умер. Остался лишь Теламон. Он никогда бы не согласился расстаться с Гесионой, даже если бы та сама этого пожелала. Похищение и изнасилование – старые сказки, – мягко продолжал он, очевидно не слышав ни слова про Елену и Тесея, – и они имеют очень мало отношения к стратегии. Эллада на подъеме. Малая Азия это знает. Так есть ли лучшая стратегия для Трои и остальных, чем отказывать Элладе в том, в чем она нуждается больше всего, – в олове и меди, чтобы плавить бронзу?

– Верно, – согласился Агамемнон. Он потянул себя за бороду. – Так чем же закончится торговый запрет Трои?

– Войной, – спокойно ответил Одиссей. – Рано или поздно войне быть. Когда нас прижмут окончательно, когда наши купцы завопят о справедливости у каждого трона между Кноссом и Иолком, когда мы больше не сможем наскрести достаточно олова для того, чтобы плавить из меди бронзу на мечи, щиты и головки стрел, – тогда быть войне.

Их разговор стал еще скучнее; он меня больше не занимал. Кроме того, меня тошнило от Менелая. Я выскользнула из-за стола и тихонько шмыгнула в дверь за креслом отца. И побежала по коридору, идущему параллельно трапезной, отчаянно желая, чтобы на мне было что-нибудь более тихое, чем звенящая юбка. Лестница на женскую половину находилась в дальнем конце, где коридор расходился и вел к другим комнатам. Я достигла ее и побежала вверх, никто меня не звал. Теперь мне нужно было только проскочить мимо покоев матери. Склонив голову, я потянула за штору.

Меня остановили руки, сомкнувшиеся в замок у меня на талии, и мой крик о помощи был тут же заглушен. Диомед! С бьющимся сердцем я уставилась на него. До этого момента у меня не было возможности ни оказаться с ним наедине, ни поговорить.

Свет лампы отражался от его кожи, придавая ей сходство с полированным янтарем, на шее билась жилка. Я позволила себе взглянуть на него в упор и почувствовала, что он убрал руку с моего рта. Как же он был красив! Как же я любила красоту! И больше всего – в мужчине.

– Приходи в сад, – прошептал он.

Я отчаянно замотала головой:

– Ты сошел с ума! Отпусти меня, и я никому не скажу, что встретила тебя у покоев своей матери! Отпусти меня!

Сверкнув белыми зубами, он тихо рассмеялся:

– Я не сдвинусь с места, пока ты не пообещаешь прийти в сад. Они пробудут в трапезной еще долго – и никто не будет искать ни тебя, ни меня. Девочка, я хочу тебя! Мне плевать, что они решат и когда, я хочу тебя, и я тебя получу.