Песнь о Трое

— Потому что я участвовал в заговоре, который Одиссей устроил, чтобы избавиться от царя Паламеда. По-видимому, Паламед чем-то оскорбил Одиссея как раз перед тем, как начался наш поход на Трою. Про Одиссея говорят, что он может прождать целую жизнь, чтобы найти идеальную возможность отомстить. В случае с Паламедом он ждал только восемь лет. Два года назад Паламеда казнили за измену. Одиссей подстроил обвинение и привел доказательства, на основе которых вынесли приговор.

Я нахмурился:

— Зачем одному ахейцу устраивать заговор, чтобы убить другого? Они были соседями, спорили из-за земель?

— Нет, мой господин. Один правит островами к западу от острова Пелопа, а другой — крупным портом на восточном побережье. Это было из-за обиды, но какой, я не знаю.

— Понятно. Но тогда почему ты здесь, в таком виде? Если Одиссей смог подстроить обвинение в измене против ахейского царя, то почему он не мог сделать того же с тобой, простым смертным?

— Я — двоюродный брат более могущественного царя, которого Одиссей нежно любит. Кроме того, я рассказал свою историю одному из жрецов Зевса. Пока я был цел и невредим, жрец должен был молчать, но если бы я умер, не важно отчего, жрец должен был обо всем рассказать. Одиссей не знал, какой именно это был жрец, и я считал себя в безопасности.

— Как я понимаю, жрец ничего не рассказал, ведь ты жив?

— Нет, мой господин, вовсе нет, — сказал Синон, он выпил еще воды и выглядел уже не таким жалким. — Время шло, Одиссей ничего не говорил и не делал, и… я просто забыл об этом! Но в последние луны армия совсем пала духом. После смерти Ахилла и Аякса Агамемнон оставил всякую надежду когда-нибудь взять Трою. Поэтому провели совет, на котором каждый высказался. Было решено возвратиться в Элладу.

— Но этот совет был в середине лета!

— Да, мой господин. Но флот не мог отплыть из-за неблагоприятных знамений. Верховный жрец, Талфибий, в конце концов нашел ответ. Встречный ветер посылала рука Афины Паллады. После кражи палладия она к нам ожесточилась. Она требовала загладить вину. Потом разгневался и Аполлон. Он потребовал человеческой жертвы. Меня! Он назвал мое имя! Найти жреца, которому я доверился, я не смог. Одиссей зачем-то отправил его на Лесбос. Поэтому, когда я все рассказал, мне никто не поверил.

— Значит, царь Одиссей о тебе не забыл.

— Нет, мой господин, конечно же нет. Он просто ждал подходящего момента, чтобы нанести удар. Меня высекли, заковали в цепи и оставили здесь на твою милость. Подул Борей, и они наконец-то смогли отплыть. Афина Паллада и Аполлон получили свое.

Я встал, размял ноги и сел обратно.

— Но что это за деревянный конь? Зачем он здесь? Он посвящен Афине Палладе?

— Да, мой господин. Она потребовала, чтобы ее палладий заменили деревянным конем. Мы сами его построили.

— Зачем? — подозрительно спросил Капис — Почему богиня просто не потребовала вернуть палладий?

Синон изобразил удивление:

— Палладий был осквернен.

— Продолжай, — приказал я.

— Талфибий предсказал, что как только этот деревянный конь окажется в стенах Трои, она никогда не падет. И к ней вернется прежнее процветание. Поэтому Одиссей предложил построить коня таким высоким, чтобы он не смог пройти в ваши ворота. Он сказал, дескать, тогда мы выполним волю Афины Паллады, но помешаем предсказанию сбыться. Деревянному коню придется остаться на равнине.

Он застонал и подвигал плечами, пытаясь усесться поудобнее.

— Ай, ай! Они искромсали меня на кусочки!

— Очень скоро мы отвезем тебя в город и займемся твоей спиной, — смягчился я, — но сначала ты должен рассказать все до конца.

— Да, мой господин, понимаю. Хотя я не знаю, что тут можно поделать. Одиссей придумал блестяще. Конь слишком высок.

— Мы что-нибудь придумаем, — жестко возразил я. — Заканчивай.

— Я уже закончил, мой господин. Они уплыли и оставили меня здесь.

— Они уплыли в Элладу?

— Да, мой господин. С таким ветром это проще простого.

— Тогда зачем у этого зверя колеса? — поинтересовался Лаокоон все еще скептическим тоном.

Синон заморгал от удивления:

— Как зачем? Чтобы вывезти его из нашего лагеря!

Ему нельзя было не поверить! Его страдания были слишком очевидны. Как и рубцы от ударов плетью, и крайнее истощение. И в его рассказе не было ни единого противоречия.

Деифоб взглянул на эту махину и вздохнул:

— Отец, какая жалость! Если бы можно было завезти его внутрь… — Он помолчал. — Синон, а что случилось с палладием? Ты сказал, его осквернили?

— Когда его принесли к нам в лагерь — его украл Одиссей…

— А кто же еще! — воскликнул Деифоб, прерывая Синона.