Песнь о Трое

Когда широким шагом вошел Диомед, я увидела лучшего из них. Истинный царь и воин. У него был вид человека, познавшего всю ойкумену, как и у Тесея, разве что он был настолько же смугл, насколько Тесей был белокур, он был смуглым, как Агамемнон. Красавец! Высокий и гибкий, словно черная пантера. Его глаза сверкали безудержным весельем, губы, казалось, не устают смеяться. И в первое же мгновение я поняла, что на него пал бы мой выбор. Он говорил со мной, раздевая взглядом; острое желание пронзило меня, и моя плоть жадно заныла. Да, я бы выбрала царя Диомеда из Аргоса, который находится по соседству.

Как только прибыл последний гость, отец устроил пышный пир. Я сидела на тронном помосте, как царица, притворяясь, будто не замечаю пылких взглядов, которые кидали на меня сотни пар глаз, исподтишка бросая свой собственный на Диомеда, который внезапно перевел внимание с меня на мужа, пробирающегося между скамьями, мужа, чей приход кто-то приветствовал возгласами ликования, а кто-то — хмурым взглядом исподлобья. Диомед вскочил и закружил незнакомца в объятиях. Они перекинулись парой слов, потом незнакомец похлопал Диомеда по плечу и направился дальше — к тронному помосту, поприветствовать отца с Агамемноном, которые поднялись ему навстречу. Агамемнон встал? Верховный царь Микен никого не приветствовал стоя!

Он отличался от остальных, этот незнакомец. Он был высоким, и был бы еще выше, если бы его ноги были пропорциональны туловищу. Но это было не так. Они были чересчур короткими и кривоватыми; его мускулистый торс казался слишком большим для таких коротких опор. Лицо же его отличалось замечательной красотой, с тонкими чертами и парой огромных сияющих серых глаз, ярких и выразительных. Волосы у него были рыжие, самого яростного оттенка, который я когда-либо видела; Клитемнестра с Менелаем рядом с ним казались блеклыми тенями.

Когда взгляд его упал на меня, я почувствовала его силу. Мурашки пробежали у меня по коже. Кто же он?

Отец нетерпеливо махнул рабу, который поставил между ним и Агамемноном еще одно подобающее царю кресло. Кто же это, почему ему воздают такие почести, которые, судя по всему, совсем не произвели на него впечатления?

— Это Елена, — представил меня отец.

— Неудивительно, что здесь собралась вся Эллада, Тиндарей, — бодро ответил гость, взяв с блюда куриную ножку и впившись в нее белыми зубами. — Правы были слухи: она самая красивая женщина в ойкумене. Жди неприятностей от этой своры горячих голов, ведь ты осчастливишь одного и слишком многих разочаруешь.

Агамемнон удрученно посмотрел на отца; они оба расхохотались.

— Не успел приехать, Одиссей, а уже зришь в корень, как всегда, — произнес верховный царь.

Мое изумление прошло, и я почувствовала себя дурой. Конечно, это же Одиссей. Кто еще осмелился бы говорить с Агамемноном как с равным? Кому еще могли поставить царское кресло на тронном помосте?

Я много о нем слышала. Его имя возникало всегда, когда бы ни шла речь о законах, судилищах, новых податях или войне. Отец однажды предпринял долгое путешествие на Итаку только ради его совета. Он считался самым умным человеком во всей ойкумене, умнее даже Нестора и Паламеда. И он был не просто умен, он был мудр. Поэтому ничего удивительного, что в моем воображении Одиссей был почтенным старцем с седой бородой, сгорбленным от долгой жизни, таким же дряхлым, как царь Пилоса Нестор. Когда Агамемнону требовалось принять важное решение, он посылал за Паламедом, Нестором и Одиссеем, но обычно решение принимал Одиссей.

О Лисе с Итаки — так его прозвали — ходило много слухов. Его царство состояло из четырех скалистых бесплодных островков у западного побережья, владений бедных и жалких по сравнению с другими царствами. Дворец его был скромных размеров, и он сам пахал землю, ибо его подданные не могли собрать достаточно налогов, чтобы обеспечить ему праздность. Но при всем при этом его имя принесло Итаке, Левкаде, Закинфу и Кефаллении славу.

В то время когда он приехал в Амиклы и я впервые с ним встретилась, ему было не больше двадцати пяти лет — а может, и того меньше, если правда, что мудрость обладает силой старить лица людей.

Они продолжили разговор, возможно позабыв, что я сидела по левую руку от отца и могла подслушивать с совершенно невинным видом. И поскольку с другой стороны от меня сидел Менелай, ничто меня не отвлекало от этого занятия.

— Ты собираешься просить руки Елены, дорогой друг?

Одиссей выглядел так, словно замыслил шалость.

— Ты видишь меня насквозь, Тиндарей.

— Конечно вижу, но на что она тебе? Я никогда не думал, что ты падок на красоту, хотя за ней дают и приданое.

Он состроил гримасу:

— Любопытство! Ты забываешь о моем любопытстве! Неужели ты думал, будто я пропущу такое зрелище!

Агамемнон усмехнулся, а отец рассмеялся в голос.

— Зрелище! Что мне делать, Одиссей? Посмотри на них! Сто и один царь и царевич, и все как один пялятся друг на друга, гадая, кому выпадет удача, — и готовятся оспорить мой выбор, не важно, насколько он логичный и выгодный.

Агамемнон вступил в разговор: