Читаем Песнь одного дня. Петля полностью

Душно и жарко, а к концу дня становится еще жарче. И белый дом с красной крышей не прочь превратиться в памятник на прохладном кладбище. Люди, выходящие из автобуса, невольно оборачиваются к морю — не подует ли ветер, но ветер сегодня отдыхает.

Улица радуется, облачка пыли своенравно тянутся вверх, надеясь увидеть крыши чванливых домов, заслонивших все вокруг. Дом наблюдает, как они уступают улице, когда она, браня, возвращает их на мостовую. На место! Собственно говоря, что эта пыль о себе воображает? Ведь самостоятельно она не может подняться даже на сантиметр. Чтобы она поднялась, ее должны подтолкнуть ноги пешеходов, колеса машин и автобусов. Пока пыль летает, кружится и медленно оседает на мостовую, она важничает, а улица все бранит ее. Улица так немноголюдна, что прекрасно справляется со своей пылью даже в такой жаркий и душный день.

Би-би! — громко приветствует улицу автобус. Машины поменьше тоже приветствуют ее на бегу своими гудками. И улица и ребятишки хорошо знакомы с этими машинами и различают их по гудкам. Улица не спеша отвечает на их приветствия, вежливо и важно. Совсем иначе отвечает она на приветствия тяжелых грузовиков. Когда по улице проезжает грузовик, самосвал или другой тяжелый транспорт, улица всегда, чуть задыхаясь, кричит им вслед: ха-хей! — будто хочет догнать их. Точно так же кричит она и вслед автобусу, и дома понимают, что улица трясется от смеха, что ее веселит это движение, в котором и заключается ее жизнь. Ха-хей, хо-хо! Движение — это жизнь улицы. И дома прислушиваются к языку движения, к языку колес, ног и мостовой. На такой немноголюдной улице звук шагов не теряется в общем шуме, улица откликается на каждое туп-туп-туп и топ-топ-топ и вообще на все, что сообщают ей люди подошвами своих башмаков. Но улица редко смеется над шагами, для этого она слишком велика. Время от времени дом кивает ей головой, иногда по рассеянности, но чаще по привычке. Ему не по себе и от жары, и от той жизни, что так тревожно бродит и пенится сегодня внутри его стен и за их пределами. И приход пастора, и влюбленные с верхнего этажа растревожили его сегодня. Разве это прилично, чтобы люди уподоблялись птицам, траве, листьям, цветам и почкам, которые тянутся вверх, набухают, звенят, расцветают и пускают в землю ростки, чтобы люди вели себя так, что это можно выразить лишь словами: «Жизнь! Жизнь!» Как будто солнце светит только сегодня! Пусть птицы, трава и мухи делают то, что им положено, что подразумевается под этим «Жизнь! Жизнь!» в их ликующей песне. Но люди — другое дело, особенно люди, живущие в таком доме. А голуби на крыше, они как будто забыли, что предназначены для украшения! Они слетают на землю, клянчат крупу, а иногда смешно и важно разгуливают друг перед другом, то прислушиваются, то воркуют, а потом снова взлетают на крышу: «Жизнь! Жизнь!» Ха-хей! — смеется улица так, что дом весь сотрясается. Тень его отделилась от стены и упала на восточную часть сада, в этом ярком солнечном свете она движется вслепую, ощупью. И дом чувствует неловкость, однако по привычке кивает улице головой.

* * *

— Хорошо, а когда ты придешь? Не раньше половины седьмого? Почему так поздно? Да-да, конечно, знаю, просто мне не терпится. Неужели ты пригонишь машину? Ладно, не будем детьми. Хидди? Он давно ушел… Слушай, к твоему отцу приходил гость, пастор, который служил в вашем приходе. Да, кажется, его зовут именно так. Ты у него конфирмовался? Правда? Как интересно! Да, разумеется, я угостила их кофе. Но им понадобилось еще что-нибудь покрепче, мне не нужно было пускать к ним Хидди, но я даже опомниться не успела. Да, господи, но ведь у нас только одна гостиная! Не могла же я пригласить пастора в спальню! Да, да, спасибо, милый. Я?.. Одну каплю, честное слово. Для меня это слишком крепко, я не привыкла. Нет, нет, все в порядке, старики его только позабавили, он ведь чудак. Ты не ревнуешь, правда? Как будто я знаю, чем ты занимаешься, когда уходишь из дому! А разве ты не можешь отлучиться из своей мастерской? Нет, милый, я вовсе этого не боюсь, я ведь просто дразню тебя. Поторопись, ладно? Точно в половине седьмого? Прекрасно, я буду ждать у окна. До свидания!

Она кладет трубку и задумывается. Все в порядке. Хорошо, что она догадалась сразу спросить про машину. Чудно́ с этой машиной, раньше она мечтала о ней, а теперь машина ей безразлична. Сколько вечеров она мысленно развлекалась, представляя себе, как они катаются на ней, как ею восхищаются ее подруги и знакомые, как на нее поглядывают по вечерам прохожие. Гаража у них нет, дом строился не для владельцев машин. Но это не важно. Сегодня они стали обладателями машины. А ей не до этого, она не может даже подумать о машине.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Женский хор
Женский хор

«Какое мне дело до женщин и их несчастий? Я создана для того, чтобы рассекать, извлекать, отрезать, зашивать. Чтобы лечить настоящие болезни, а не держать кого-то за руку» — с такой установкой прибывает в «женское» Отделение 77 интерн Джинн Этвуд. Она была лучшей студенткой на курсе и планировала занять должность хирурга в престижной больнице, но… Для начала ей придется пройти полугодовую стажировку в отделении Франца Кармы.Этот доктор руководствуется принципом «Врач — тот, кого пациент берет за руку», и высокомерие нового интерна его не слишком впечатляет. Они заключают договор: Джинн должна продержаться в «женском» отделении неделю. Неделю она будет следовать за ним как тень, чтобы научиться слушать и уважать своих пациентов. А на восьмой день примет решение — продолжать стажировку или переводиться в другую больницу.

Мартин Винклер

Современная русская и зарубежная проза / Современная проза / Проза
Книжный вор
Книжный вор

Январь 1939 года. Германия. Страна, затаившая дыхание. Никогда еще у смерти не было столько работы. А будет еще больше.Мать везет девятилетнюю Лизель Мемингер и ее младшего брата к приемным родителям под Мюнхен, потому что их отца больше нет – его унесло дыханием чужого и странного слова «коммунист», и в глазах матери девочка видит страх перед такой же судьбой. В дороге смерть навещает мальчика и впервые замечает Лизель.Так девочка оказывается на Химмель-штрассе – Небесной улице. Кто бы ни придумал это название, у него имелось здоровое чувство юмора. Не то чтобы там была сущая преисподняя. Нет. Но и никак не рай.«Книжный вор» – недлинная история, в которой, среди прочего, говорится: об одной девочке; о разных словах; об аккордеонисте; о разных фанатичных немцах; о еврейском драчуне; и о множестве краж. Это книга о силе слов и способности книг вскармливать душу.

Маркус Зузак

Современная русская и зарубежная проза