Песнь одного дня. Петля

Невидящим взглядом он смотрит в окно, бледный, серьезный, угрюмый. Если юноша беден, он исповедует коммунизм или что-нибудь похожее, что обещает ему достойную жизнь вместо бедности. Молодому человеку легко внушить что угодно. Зрелый человек понимает, что коммунизм — это совсем не то, чего ему хотелось бы достичь в жизни. Если бы он в свое время был немного поосторожнее, не забывал бы о будущем, о своем собственном будущем, единственном, что имеет для него значение, если бы предвидел все, чем борьба и ее последствия могут обернуться для бедного студента, как, впрочем, и для любого другого, тогда он сегодня не метался бы по комнате мрачный и измученный бессонницей. А тут еще эта старая карга! Какая она мерзкая, противная, как она глядит на него собачьим взглядом старой девы! Очевидно, ее кривляние означает улыбку. А как униженно она предлагает ему кофе! Что заставляет людей так унижаться! И почему стольким людям нравится унижать других? Собственно говоря, что она в нем такого нашла? Думает, что он необыкновенно умный? Или все дело только в том, что он мужчина? Скорей всего — последнее. Ведь это ложь, будто женщина ищет равенства с мужчиной, она жаждет подчиниться ему. (Кроме единственной, но та — исключение.) Мужчины сами навязали женщинам идею равенства и спекулируют ею, добиваясь своего. (Кроме, конечно, болванов вроде него, которым невмоготу смотреть, как человек унижается.) Ему ли унижать людей? Разве он сам не ходил от одного к другому с таким же молящим и униженным выражением лица? Он отворачивается от окна и делает еще один круг по своей крохотной комнатушке. Надеясь на стипендию, которая должна изменить все его будущее, он… возможно, он тоже ловил чьи-то взгляды в надежде на милость, так же как она ловит его взгляд.

Он хватает со стола книгу и, не открыв ее, швыряет обратно, она падает с глухим стуком. До чего же пустой звук! Ну, так как? Он проводит по лбу белой тонкой рукой. Бедность — проклятие для того, кто не может с нею примириться. Даже если человек победит ее, она оставит у него в душе шрам. Взять, к примеру, хотя бы эту учительницу с униженным выражением лица. Это унижение — шрам, нанесенный бедностью, след попрошайничества, гримаса нищеты. Слава богу, ему такое выражение не свойственно. Он свободен, молод и знает себе цену. Разве он не стремится к определенной цели? Разве весь этот год он не добивался ее всеми силами? Друзьям его цель кажется странной. Это их дело. У них другой путь. Он не намерен плестись в хвосте. Теперь, когда он наконец-то поверил в свои силы, его уже ничто не остановит. У друзей вытянутся лица, когда он вернется. Кого тогда будут интересовать перенесенные унижения, неприятности, борьба между продающими свою душу и противниками подобных сделок, которые так и не сумели освободиться от детской фанатичной веры, от наивного ребячества? Каждый должен думать о себе — таков естественный закон жизни. Жизнь коротка, возможность дается человеку только один раз, дорога каждая минута. Вот что родители должны вдалбливать своим детям, а не моральные заповеди, которым теперь больше уже никто не следует.

Он снова подходит к окну и выглядывает на улицу. Смотрит на людей. Все спешат, одни — за молоком, другие — за рыбой, третьи — к автобусу, который должен отвезти их на работу. Сразу бросается в глаза, что это люди серьезные, потому-то они так и спешат. Он смотрит на них и невольно улыбается. Вспоминает своих родителей, вот кроткие старики, они счастливы и довольны, хотя и бьются всю жизнь в сетях невзгод. Какой гордостью засияет лицо отца, когда он узнает, что его сын получил стипендию и надолго покинул родину, отправившись по следам Лейфа Счастливого, правда, с другой целью. А мать торопливо проведет рукой по глазам, чтобы смахнуть слезы радости и торжества: «Будто я не знала, что он станет большим человеком!» Вот какие люди его родители.

Как тихо на улице!

Утренняя прогулка наверняка принесет пользу его душе. И крепкий кофе, который ему подаст кто-нибудь помоложе, чем его нескладная соседка. Он глядит на часы. Должно быть, она уже ушла. Как бы там ни было, а он не станет пить с ней кофе. Он надевает пиджак, приглаживает мокрые волосы, проводит по плечам щеткой, завязывает галстук и выходит на солнце.

* * *

Она стоит на сцене залитая ярким светом и очаровательно раскланивается. К ее ногам сыплются цветы. Светло-зеленая туника облегает ее стройную фигуру, подчеркивая каждую линию, золотистые, с медным отливом волосы обрамляют белоснежное лицо, придавая коже особый теплый оттенок, из-под длинных темных ресниц ослепительно мерцают глаза, на губах играет прелестная, многозначительная, торжествующая улыбка.

А публика кричит: «Мерли! Танцуй же, Мерли! Танцуй! Мерли! Мерли!» Ее вызывают снова и снова. Вместе с ней выходит режиссер.

Публика неистовствует: «Мерли! Танцуй же, Мерли! Танцуй! Мерли! Мерли!»