Песнь серафимов

Это просто слова, думал он. Он не мог представить себе вечность.

Когда стюардесса спросила, не хочет ли он прохладительных напитков, Тоби ответил: «Кто-нибудь их похоронит». Стюардесса налила ему кока-колу со льдом. Он не спал. До Нью-Йорка было всего два с половиной часа лета, однако самолет кружил гораздо дольше, прежде чем они приземлились.

Тоби думал о матери. Что он мог сделать? Куда он мог ее поместить? Мысленно он лихорадочно выискивал подходящие места, врачей, какой-то способ, любой способ, чтобы выиграть время и спасти всех. Может быть, он действовал недостаточно быстро, недостаточно разумно. Может быть, ему надо было рассказать обо всем учителям в школе.

Теперь это неважно, напомнил он себе.

Был вечер. Темные громады зданий Ист-Сайда выглядели какими-то потусторонними. Один только шум города ошеломил Тоби. Он окружал его в раздолбанном такси, ударял в уши на светофорах. Водитель за толстой пластиковой перегородкой казался призраком.

Он постучал по пластику и сказал шоферу, что ему нужна недорогая гостиница. Он опасался, что таксист посмотрит на него, как на ребенка, и отвезет в полицию. Тоби не сознавал, что при росте в шесть футов и четыре дюйма и с мрачным выражением лица он совсем не похож на ребенка. Гостиница оказалась не так плоха, как он ожидал.

Он помнил об опасностях большого города, вышагивая по улицам в поисках работы. Лютню он нес с собой.

Он вспоминал дни, когда был совсем маленьким, когда возвращался домой и заставал обоих родителей пьяными. Его отец был плохим полицейским, все это знали. Родственникам матери не удалось обуздать ее мужа. Только его собственная мать умоляла сына лучше относиться к жене и детям.

Уже в детстве Тоби знал; отец ловит уличных проституток во Французском квартале и вынуждает их оказывать ему знаки внимания, чтобы он «простил» их. Он слышал, как отец бахвалится перед другими копами, заходившими к ним на пиво и покер. Они и сами рассказывали похожие истории. Когда посторонние люди говорили, что отец должен гордиться таким сыном, как Тоби, отец отвечал: «Кем? Вот этой милашкой? Этой девчонкой?»

Когда отец напивался, он издевался над Тоби, подзуживал его и призывал доказать, что у него есть кое-что между ног. Иногда Тоби сам доставал ему из морозилки банку-другую пива, чтобы приблизить тот момент, когда отец свалится и уснет за столом, уронив голову на руки.

Тоби радовался, когда отца отправили в тюрьму. Отец был грубым и холодным, с обрюзгшим красным лицом. По натуре злобный и уродливый, он и выглядел злобным и уродливым. Красивый молодой человек, запечатленный на старых фотографиях, превратился в грузного краснорожего пьянчугу с двойным подбородком и грубым голосом. Тоби был рад, когда отца зарезали. Никаких похорон он не помнил.

Мать всегда была миловидной, а в те времена еще и ласковой. Она называла сына «мой милый мальчик».

Тоби походил на нее лицом и манерами. Он никогда не переставал этим гордиться, что бы ни случилось. Он гордился своим ростом и своим вкусом, позволявшим ему хорошо одеваться, чтобы вытряхивать денежки из туристов.

И вот теперь, шагая по улицам Нью-Йорка, стараясь не обращать внимания на оглушительный уличный шум, лавируя между прохожими, избегая столкновений с людьми, он снова и снова думал: «Я всегда делал для нее слишком мало, всегда. Что бы я ни делал, этого было мало».

Что бы он ни делал, этого было слишком мало для всех. За исключением разве что его учительницы музыки. Тоби вспомнил о ней, и ему захотелось позвонить и сказать, как сильно он ее любит. Но он знал, что делать этого не стоит.

Долгий безрадостный день в Нью-Йорке неожиданно эффектно сменился вечером. Повсюду загорелись яркие огни. Навесы над витринами магазинов засверкали лампочками. Парочки устремлялись в кино и в театры. Было несложно догадаться, что он оказался в Театральном квартале. Тоби с интересом рассматривал витрины ресторанов. Но голоден он не был. Мысль о еде вызывала в нем отвращение.

Когда театры распахнули двери, выпуская публику, Тоби взял лютню, раскрыл перед собой футляр, обитый изнутри зеленым бархатом, и начал играть. Он закрыл глаза. Он приоткрыл рот. Он играл самую мрачную и завораживающую музыку Баха, и сквозь завесу тумана перед глазами видел, как время от времени в футляр падают банкноты, и слышал аплодисменты тех, кто останавливался его послушать.

Теперь у него было еще больше денег.

Он вернулся в свою гостиницу и решил, что номер ему нравится. Ему было наплевать, что окно выходит на крыши и грязный мокрый переулок. Ему понравилась настоящая кровать и маленький стол, а еще большой телевизор — неизмеримо лучше того, который он смотрел все эти годы дома. В ванной комнате висели чистые белые полотенца.

Следующим вечером по совету таксиста он отправился в Маленькую Италию. Он играл там, устроившись между двумя популярными ресторанами. На этот раз он играл все темы из опер, какие знал. Он пронзительно исполнял арии мадам Баттерфляй и других героинь Пуччини. Он преодолел трудные рифы, соединив несколько тем из Верди.