Песнь серафимов

Годуин и Найджел были очень тронуты ее словами, но мой отец лишился дара речи и склонил голову.

Роза подошла к нему, обняла его и поцеловала. Но он не открыл глаза, а уронил трость и сжал руки на коленях в кулаки, не обращая внимания на внучку, словно не почувствовал ее прикосновения.

Я пыталась вложить ему в руку трость, поскольку он никогда не расставался с ней, но отец отвернулся от всех нас. Он словно погрузился в себя.

— Дедушка! — позвала его Роза. — Лия не перенесет разлуки с мамой, ты сам знаешь. А еще ты знаешь, что она побоялась бы уехать в такой большой город, как Париж. Ведь она боится даже ехать в Норвич с мамой и Меиром. С братом Годуином должна отправиться я. Конечно же, ты признаешь, что это мудрое решение и единственный способ сохранить мир.

Она обернулась на Годуина, смотревшего на нее с такой любовью и добротой, что я с трудом выносила его взгляд.

Роза продолжала:

— Я поняла, что он мой отец, раньше, чем увидела его. Я знала, что брат Годуин из Парижа, с которым переписывается мама, это и есть тот человек, кто даровал мне жизнь. Лия ни о чем не догадывалась и сейчас хочет одного — остаться с мамой и Меиром. Лия верит в то, во что полагается верить, она полагается не на доказательства, а на собственные чувства.

Роза подошла ко мне, обвила меня руками и сказала мне тихонько:

— Я хочу поехать в Париж. — Она нахмурилась, словно подбирая подходящие слова, а затем произнесла простосердечно: — Мама, я хочу быть рядом с отцом. — Она не сводила с меня глаз. — Он не такой, как другие. Он похож на праведника.

Она имела в виду самых ревностных иудеев, полностью посвятивших свою жизнь Богу. Они придерживаются предписаний Торы и Талмуда так буквально, что в нашей среде снискали особое наименование хасидов.

Мой отец вздохнул, поднял лицо вверх, я видела, что его губы шевелятся, творя молитву. Он склонил голову. Встал и подошел к стене, повернувшись спиной ко всем нам, и принялся отбивать поклоны, продолжая молиться.

Я видела, что Годуина осчастливило решение Розы. Как и его брата Найджела.

Найджел заговорил негромким почтительным голосом. Он заверил, что лично позаботится о Розе: она получит наряды и украшения, какие пожелает, и будет учиться в лучшем монастыре Парижа. Он уже написал тамошним сестрам. Найджел подошел к Розе, поцеловал ее и сказал:

— Ты сделаешь своего отца самым счастливым человеком на свете.

Годуин сотворил молитву, а затем произнес:

— Господи, Ты вручил мне настоящее сокровище. Обещаю, я буду оберегать это дитя, ее мирская жизнь будет благословенной. Прошу Тебя, Господи, даруй ей благословение духовное!

Мне показалось, что от этих слов мой отец лишится рассудка. Вы понимаете, Найджел был знатным человеком, повелевающим обширными землями, и он привык, что ему повинуются не только слуги, но и все низшие по положению. Он не представлял, как глубоко его самонадеянность оскорбляет моего отца.

Годуин же прекрасно все понимал. Он снова, как уже делал прежде, опустился перед моим отцом на колени. Он сделал это с безоговорочной простотой, словно такой жест был для него привычным, и это было поразительное зрелище: монах в черной рясе и сандалиях стоит на коленях перед моим отцом, умоляет простить ему грехи и поверить, что Роза будет окружена любовью и заботой.

Отец не поддался. Он с глубоким вздохом взмахнул рукой, требуя тишины, потому что Роза тоже присоединилась к Годуину и даже гордый, благородный Найджел умолял признать справедливость подобного решения.

— Справедливость? — переспросил отец. — То, что еврейка, дочь еврейки, будет крещена и станет христианкой? Это, по-вашему, справедливость? Лучше бы я увидел ее мертвой, чем позволить свершить с ней такое!

Однако Роза с присущей ей непринужденностью прильнула к деду, не давая ему возможности оттолкнуть себя.

— Дедушка, — сказала она, — ты должен стать царем Соломоном. Ты должен понять, что нас с Лией можно поделить, потому что нас двое и у нас двое родителей, отец и мать.

— Это решение ты приняла сама, — ответил мой отец.

В его голосе звучал гнев. Никогда еще я не видела отца таким рассерженным, таким горестным. Даже когда много лет назад я призналась ему в своей беременности, он рассердился меньше, как сейчас.

— Ты для меня умерла, — бросил он Розе. — Можешь уезжать со своим безумным недальновидным отцом, с этим дьяволом, втершимся ко мне в доверие. Он слушал мои рассказы и наставления, а сам нацелился на твою мать. Если уедешь — умрешь для меня, и я буду носить по тебе траур. А сейчас уходи из моего дома. Уходи, отправляйся с этим графом, который явился сюда, чтобы отнять ребенка у матери и деда.

Он вышел из комнаты, легко отыскав путь, и захлопнул за собой дверь.

В тот миг мне казалось, что сердце мое разрывается, что покой, счастье и любовь исчезли из моей жизни навсегда.

Но затем произошло нечто, тронувшее меня сильнее, чем любые высказанные вслух слова.