Песнь шаира или хроники Ахдада

- Если она так же прекрасна... если она в половину так же прекрасна, как описываешь ее мне ты, неверный, клянусь Аллахом - да будет он превознесен и прославлен, я дам тебе за эту невольницу... двенадцать тысяч!

- О, мудрейший среди визирей...

И снова сияние перстней остановило причитания старца.

- Но, если она...- в голосе снова проступил гром, а редкие брови сдвинулись к переносице, - ты не получишь ничего, грязный еврей! Ни данника!

Ицхак отпрянул в ужасе. И даже закрыл лицо руками. Сухими руками с синими венами.

Купцом еврей был отменным, но актером никаким. Слишком притворно. Абу-ль-Хасану показалось, он видит, как сквозь вены посверкивают лукавые глазки Ицхака. Может, хитрый еврей, зная характер Абу-ль-Хасана, рассчитывал на такой поворот разговора с самого начала. Что ж, тем лучше, значит, новая невольница торговца действительно хороша.

Абу-ль-Хасан нетерпеливо заерзал на подушках, нежнейших подушках, набитых страусовым пухом, в один момент сделавшихся жесткими.

Ицхак доковылял до дверей, сделал знак слугам, и девушку ввели.

В подушки, вместо перьев птицы, будто натолкали камней. Крупных камней с острыми сторонами.

Черная хабара прикрывала лицо, плечи, стан и прочие достоинства товара. Впрочем грудь - высокая, достаточной полноты поднимала шелковую ткань, да еще бедра, пышные бедра. Как сказал поэт:

И бедра её ко слабому прикрепились,

А бедра ведь те и к ней и ко мне жестоки.

Как вспомню я их, меня поднимут они тотчас,

Её же они, коль встанет она, посадят.

С ловкостью факира, Ицхак сдернул хабару, открыв лицо невольницы.

Дыхание Абу-ль-Хасана задержалось в груди, а затем с шумом вышло наружу. Визирь славного города Ахдада испытал одновременно восхищение и сожаление.

Восхищение от того, что торговец оказался прав.

- Ты получишь свои двенадцать тысяч, Ицхак.

Сожаление - правота торговца оказалась сверх слов его. Невольница была вдвойне прекрасна. Подобная красота не для визиря - смиренного слуги. Подобная красота для... султана.

3.

Продолжение рассказа о Шамс ад-Дине Мухаммаде - султане славного города Ахдада и визире его Абу-ль-Хасане

- Что молчишь, жеребец! Объездил кобылку!

Страшен гнев. В гневе Кабил лишил жизни своего брата Хабила, в гневе говорят слова, о которых потом жалеют, в гневе совершают поступки, о которых потом жалеют, но втройне, вдесятерне страшен гнев султана Шамс ад-Дина Мухаммада, ибо гнев его - смерть для подданного. Длинная конопляная смерть с петлей на конце. И если посетит светлейшего сожаление, что до него тому, чью душу уже ласкают черноглазые гурии. На все воля Аллаха! Кроме сияющего Джанны, Господин Миров создал еще огненный Джаханнам и семь слоев, и первый слой для ослушников из правоверных, умерших без покаяния, и второй слой - для неверных, и третий слой для Яджуджа и Маджуджа, и четвертый слой для племени Иблиса, и пятый слой для переставших молиться, и шестой слой для евреев и христиан, и седьмой, последний слой для лицемеров.

- Как посмел ты, неблагодарный, как ты даже подумал, после этого... своему господину...

Узор сафьяна натирал губы. Султан прыгал на одной ноге. Левой, ибо, как сказано - в отхожее место входите с левой ноги, а выходите с... Мысли необъезженными табунами неслись в голове. Голове, обмотанной запрещенной, но такой приятной потному лбу, шелковой чалмой.

Он поднес невольницу султану. В тот же день, после зухры - полуденной молитвы. Аллах свидетель - жаль было двенадцати тысяч, двенадцати тысяч полновесных дамасских динаров. Но что деньги - пыль под стопами Аллаха. Еще больше жаль было невольницы. Глаз, напоминающих серн и газелей, бровей, подобных луку новой луны в шабан, щек, как анемоны, рта - Сулейманова печать, губок, как коралл, зубов, как стройно нанизанный жемчуг, груди, словно мраморный бассейн, пупка вмещающего унцию орехового масла, стана, похожего на букву алиф. И конечно - родинки над верхней губой, подобной кружку амбры.

Но что красота - пыль под ногами Аллаха.

Прознай султан о новой наложнице в гареме визиря - а слух об этом непременно достигнет ушей Шамс ад-Дина - о ее красоте, и прелести, и соразмерности, желание увидеть товар поселится в груди повелителя.

Дальше Шамс ад-Дину достаточно одного, легкого, как дуновение ветра взгляда на прекрасное личико Заримы - а именно так звали наложницу - чтобы ту же голову посетили совсем иные мысли. И мысли эти - о том, как заполучить прекрасные глаза серны, губы - коралл, груди - мрамор и ровный стан, и самое главное - родинку, подобную кружку амбры.

Абу-ль-Хасан знал, случись подобное, упади он в ноги повелителю, умоляй принять в подарок прекрасный цветок Зариму, Шамс ад-Дин Мухаммад холодно отвернется от своего визиря. Недостойно султана брать то, чем пользовались слуги. По городу, по соседним городам пойдут слухи - султан Ахдада взял наложницу после своего визиря. О-о-о, слухи, как сказал поэт:

Бери же ты счастье в жизни,

Радости ведь её исчезнут;

Останутся лишь слухи и вести.