Песнь шаира или хроники Ахдада

И потом Ситт Шамса взлетела, в тот же час и минуту, и помчалась по воздуху, точно дуновение ветра или блистающая молния. И с той минуты, как Ситт Шамса взлетела, она летела, не переставая, от зари до послеполуденного времени, и я сидел у неё на спине. А после полудня показался вдалеке город с башнями и минаретами, и я узнал в нем Басру, и сердце мое возрадовалось, и дух мой поднялся, и плечи расправились, а глаза же, напротив, окропились слезами.

48.

Продолжение рассказа седьмого узника

Ленивые удары барабана.

Войлочная колотушка истомившейся любовницей ласкает натянутую верблюжью кожу.

Ленивый скрип весел. Дерева о дерево. Широкая лопасть уставшим паломником опускается в воду.

Даже Люфти-надсмотрщик сегодня ленив. Плеть, кожаная плеть лениво поднимается и так же лениво опускается, лаская спины... гребцов.

- Собачьи потроха! Гребите! Гребите лучше!

Они и гребли. Никак не лучше, да и кричал Люфти скорее так, по привычке, ибо никакого иного умения, кроме кричать, да еще махать плеткой Аллах Люфти не дал. И слава тому же Аллаху, что не дал, ибо им - подопечным Люфти с головой хватало и первых двух.

Так, или примерно так рассуждал Ахмед Камаким, которого все мы помним под именем Камакима-вора. Хотя, какой сейчас вор. Впору переименоваться в Камакима-гребца, или Камакима-галерника, ибо пребывал он - милостью Аллаха, а больше милостью Шамс ад-Дина Мухаммада славного султана славного города Ахдада - на галерах.

- Плевки верблюда! Гребите!

И плеть опускается. И кожа, мертвая кожа соприкасается с живой... пока живой.

От жары, от еды, от работы и не в последнюю очередь от усердия Люфти редко кто на галерах доживал до второго года заключения. Об этом Камакима просветили в первый же день. Сверкая беззубой ухмылкой и дыша зловонием. А вон и просветитель - Муайид-гончар, попавший на галеры, как он говорил, по несправедливому обвинению. Корячится, тянет весло, упираясь в скамью. Витые мышцы натянулись под тонкой кожей. Сейчас пойдет вперед - и мышцы расслабятся. Ловя короткий отдых перед следующим рывком.

Сегодня еще ничего. Сегодня они идут медленно, а вот когда, прихотью капитана, галера начнет увеличивать скорость. Когда по знаку Люфти они возьмут в рот по деревянному чурбачку, чтобы не прикусить себе язык от боли и напряжения. Когда войлочная колотушка начнет в два, три раза быстрее ударять в шкуру барабана, когда плетка Люфти... тогда смерть, огненный Джаханнам покажется раем.

В такие минуты Камаким думал, что лучше бы ему лишиться руки. Сидел бы сейчас у дастархана, вкушал плов. Пряный, жирный, еще теплый плов.

- Отрыжка Иблиса. Гребите! Гребите веселее!

Куда уж веселей.

А потом началось это.

За недолгую жизнь галерника Камакиму довелось побывать в штормах... в шторме.

Когда ветер, холодный ветер, забираясь в трюм, ласкает шершавым языком голые спины гребцов и надсмотрщика. Когда солнце, палящее солнце, иногда доставляющее мучений больше, чем ненавистное весло, прячет слепящий лик за плотной чадрой туч. Когда воздух, сам воздух сгущается до плотности киселя, а несправедливо обвиненный Муайид-гончар, хрустя суставами, возвещает - быть беде. Да, Камакиму довелось побывать в шторме.

Довелось испытать удары волн, что рвут из рук весло. И истошные визги Люфти, и удары плети, которых ты не чувствуешь, потому что, вместе с Люфти, с барабанщиком, отмеряющим ритм, с капитаном, указывающим, куда плыть, борешься за жизнь. И тесный трюм кажется милым домом, а истертая скамья - троном, устланным нежнейшим страусовым пухом.

Это был не шторм.

Вернее, шторм, но... Муайид-гончар не сыпал предсказаниями, словно дервиш после пляски. И Люфти не бегал испуганным ишаком, сыпя ударами.

Потемнело в один миг. Только что светило солнышко, разжаривая и без того печной воздух, а здесь - темень, как ночью. Потом пришел удар. Волны не было, именно удар, пришел - казалось - откуда-то сверху. За ударом уже были и истошные визги Люфти, и звуки колотушки. Но куда там. Гребцов, как и самого Камакима повалило на пол. Дощатый пол трюма. Камакиму еще повезло - его повалило вперед, и весло - ненавистная деревянная рукоять - пролетела над самой головой, едва задев бритую макушку.

Упав, Камаким понял, что ему дважды повезло. А в этом уже просматривалась воля Аллаха. По счастью, переменчивому, как погода на море воровскому счастью, замок, старый железный замок, замыкающий цепь, которой они все крепились к галере, оказался как раз перед лицом Камакима.

Корабль крутился.

Люфти кричал.

Гребцы молились всем богам, которых знали и о которых хоть когда-нибудь слышали.

Камаким же... крепкие, пока крепкие зубы Камакима уже грызли чурбачок, откалывая щепку. Достаточной прочности и длины.

Ибо не было для Камакима-вора замков, которые он не мог открыть.

49.

Окончание рассказа четвертого узника

Итак, меня спустили в колодец, бросили вниз веревки и ушли своей дорогой.