Песнь сирены

Генрих был прав, хотя ни он сам, ни Ричард об этом не догадывались. Ему нужно было лишь сказать, что уэльсцы могут рассеяться в горах, а фламандские наемники, привыкшие к решительным сражениям на ровной местности, принесут больше неприятностей, чем пользы. Кроме того, в горной стране трудно использовать большую армию. Ричард вынужден был бы принять во внимание эти обстоятельства, оправдывающие отказ короля, даже если и не был согласен с ним.

К сожалению, Генрих не знал о том, что для его отказа есть вполне разумные поводы. Он наслаждался своей бескровной победой и был восхищен своими северными вассалами. Король не желал рисковать своим теперешним положением победителя в споре с непредсказуемым Уэльсом. Но это совсем не говорило о его трусости. Если бы Генрих положил конец войне в битве с Дэвидом, сыном Ллевелина, он упустил бы свой шанс. Это было вне сомнений. Генриха все еще одолевали воспоминания о проигранных им сражениях в Гаскони и во Франции, горькие и унизительные.

Именно эти воспоминания и толкнули короля пойти на совсем не нужные расходы на формирование армии фломандских наемников, что Ричард не одобрял, но к чему отнесся с пониманием и без возражений. Однако теперь, когда деньги истрачены, Ричард хотел получить от всего этого хоть какую-нибудь пользу. Так как в Шотландии войны не было, отряды наемников необходимо перебросить в Уэльс.

Поэтому, когда Генрих отказался даже рассмотреть возможность подобного использования людей, в чем Ричард усмотрел какой-то скрытый замысел, он дал волю своему анжуйскому темпераменту. До некоторой степени это было объяснимо. Последние ночи Ричард недосыпал и испытывал головную боль от слишком больших порций доброго шотландского виски. Он назвал Генриха сумасбродом, болваном, который, купив дорогой инструмент, не знает, как им пользоваться, сказал, что тот ленив и расточителен. Это последнее, достаточно правдивое, заявление огорчило Генриха, ибо именно этот его недостаток грозил стать пороком. Ричард наговорил и других дерзостей, до предела повышая голос, и ушел, даже не испросив на то разрешения короля.

На следующий день они помирились. После разговора с некоторыми из крупных вассалов Генрих обосновал свой отказ послать армию в Уэльс. Ричард не соглашался – он еще заставит Уэльс повиноваться, но затем подумал, что Генрих, может быть, и прав, и искренне извинился. Ричард раскаивался в своем скверном поведении. Генрих простил своего брата и нежно поцеловал.

Короля тревожило, что вспышка Ричарда, как он полагал, вызвана разочарованием в нем, в Генрихе, а не заботами об Уэльсе или о фламандских наемниках. Будучи еще мальчиком, Ричард видел в своем старшем брате – властном и славном короле Англии – героя. Теперь он знал его лучше, по крайней мере умом. Однако в сердце все еще жил тот блистательный герой. И когда он видел настоящего Генриха, слабого, колеблющегося, немощного властителя, разве что обладающего обезоруживающим обаянием, детское сердце Ричарда вынуждено было подчиняться его зрелому разуму, хотя он и впадал в ярость от разочарования.

Генрих не понимал как своих слабостей, так и слабостей брата, так как и сам был недостаточно зрелым человеком. Даже не пытаясь понять брата, он делал ошибку за ошибкой, а когда увидел, что под яростью Ричарда скрываются лишь разочарование и страдания, что брат вновь пытается превратить его в героя, Генрих испытал мучительную боль, которая усиливалась сознанием того, что брат желает ему только добра. Король не мог успокоиться, полагая, что Ричард ненавидит его, но в глубине души знал, что это неправда, да и семейные узы для Генриха были священными. Но все же именно в Ричарде он видел причину своих терзаний.

Еще более обеспокоило короля письмо графа Херфордского. Граф не просил помощи открыто, но намекал, что с большой армией легче было бы вести войну в Уэльсе, чем с теми ограниченными силами, которыми он располагает. Они могли бы, писал граф, взять все города и крепости, как это когда-то с успехом удалось отцу Генриха, Джону. До сих пор их надежды не оправдались, но Дэвид не в состоянии управлять своим народом так, как это делал Ллевелин. Дэвиду нужны его замки, а отнять их у него – значит унизить как правителя.

Между тем, однако, Генрих находился всего в нескольких милях от Лондона, от уюта и роскоши Вестминстерского замка, от объятий любимой Элеоноры и от своего восхитительного малютки-сына, которому война была абсолютно не нужна. Он не хотел идти в Уэльс. Нет причин, твердил себе Генрих, вторгаться в чужие дикие и пустынные земли. Было бы смешно, если бы король уделял внимание таким мелким неприятностям. В помощь графу Херфордскому Генрих отправил Губерта Фитца Мэтью с тремястами рыцарями и пешей обслугой и пытался теперь выбросить всю эту затею из головы.