Песнь теней

Он всегда знал, что Йозеф не предназначен для этого мира. Торговля телом, грубость, плотские утехи, грязь, пошлость – от всего этого его друг слабел, увядал и чахнул, но это было не просто отвращение к пошлому и низкому. Любовь, которую Франсуа испытывал к другому юноше, была сладкой и нежной, горячей и свирепой одновременно, но Йозеф никогда не проявлял к Франсуа ничего кроме вежливой заинтересованности. Франсуа знал, что любовь Йозефа к нему носит скорее метафизический, нежели физический характер и что их союз является не плотским, а союзом разума и души.

Вот почему отношение их прежнего учителя к ним было таким невыносимым. И когда Франсуа нашел в то роковое утро Йозефа, стоящего над телом их учителя и глядевшего на него остекленевшим взглядом, он испытал не чувство вины, а один только страх.

Сбежав из Вены, Франсуа и Йозеф нашли пристанище у Одалиски, одной из великих дам Подземного мира. В отличие от работающих на нее девушек она не была турчанкой, но с помощью дешевого шелка и опиума торговала фантазиями на тему Востока. Впоследствии Франсуа пожалел о том, что они остановились у Одалиски. На то было несколько причин, но самой главной из них стал опиум.

Йозеф всегда был утонченным, хрупким, мечтательным – не таким, как все. Он был угрюмым и меланхоличным, и Франсуа научился смирять эти бури терпением и сочувствием, но девушки из притона Одалиски были не столь заботливыми. Большинство из них потонули в опиумном угаре: их огромные глаза блестели, язык заплетался, а движения становились томными и безвольными. Когда они только поселились у Одалиски, Йозеф был тихим и замкнутым, но по мере того как проходили дни, недели и месяцы, Франсуа видел, как голубизна глаз его возлюбленного постепенно поглощается черной тенью фантазий и бреда.

Он пытался прятать флаконы с опиумной настойкой. Стал вести бухгалтерские книги Одалиски, кропотливо учитывая каждый поход в аптеку, к врачу, акушерке. Он ни разу не замечал, чтобы губ Йозефа коснулась хоть капля опиума, но белокурый мальчик становился все более туманным и далеким, произносил загадочные и витиеватые фразы, не договаривал мысли до конца, и его речь походила на лабиринт, mise en abyme[10].

Поначалу Франсуа думал, что причиной недопонимания является его плохое владение немецким. Девочки Одалиски часто говорили о высоком, элегантном незнакомце, который навещал их в этом пронизанном опиумом оцепенении.

– Что за высокий, элегантный незнакомец? – спрашивал их Франсуа.

«Мрак и опасность, страх и ярость, – обычно отвечали они. – Он скачет верхом, с гончими псами, но берегись! Кто посмотрит в его глаза – сойдет с ума».

Франсуа решил, что это лишь причудливые высказывания людей, погрязших в опиумных мечтаниях, пока вдруг однажды не увидел Йозефа, стоящего над телом самой юной девушки, Антуанетты. Она была найдена мертвой в своей комнате – с посиневшими губами и серебристой полосой на горле.

«Высокий элегантный незнакомец! – кричали остальные. – Незнакомец снова нанес удар!»

Но Антуанетта не любила опиум. Не мечтала, как все, погрузиться в бесконечный сон, не мечтала выпить еще чуть-чуть, еще один глоток, чтобы забыться еще один раз.

– Кто этот незнакомец? – спросил Франсуа у Мартины, лучшей подруги Антуанетты в этом доме. – Как он выглядит?

– Он похож на меня, – мечтательно произнес Йозеф. – Я смотрюсь в зеркало, и высокий элегантный незнакомец – это я.

Тогда Франсуа понял, что его возлюбленный ушел в те края, куда он за ним последовать не может, и вспомнил об обещании, данном сестре Йозефа в другое время, в другой жизни.

«Позаботься о нем».

«Обещаю».

И он о нем позаботится.

Позднее той же ночью он украл бумагу, чернила и распечатку сюиты Йозефа под названием «Эрлькёниг» с исправлениями и пометками, сделанными неповторимым, неумелым почерком светловолосого юноши.

– Мне очень жаль, mon coeur[11], – прошептал Франсуа. – Je suis désolé[12].

Медленно и осторожно он вырезал из нее буквы и составил из них мольбу о помощи.

«Маэстро Антониус умер. Я в Вене. Приезжай скорее».

Франсуа надеялся, что любящая сестра Йозефа скоро приедет.

Одному ему с этим не справиться.

Безумные, дикие, верные

Соли больше не было.

Пища стала пресной, и постояльцы жаловались, но у нас не было ни времени, ни средств, ни льгот, чтобы восполнить уничтоженные Констанцей запасы. Мы все еще чудом выкручивались и справлялись, но когда Кете потихоньку призналась мне, что соли не хватит даже на выпечку, я поняла, что положение стало безвыходным.

– Что же делать? – прошептала моя сестра, когда мы спустились в подвал за продуктами. У нас оставалось достаточно муки, корнеплодов и мяса, чтобы продержаться еще несколько недель, но больше ничего не было. После смерти отца городские мясники, булочники и пивовары не горели желанием предоставлять его жене и дочерям такой же кредит и требовали выплаты на руки.