Песнь третья, О Троне и Дороге в неивестность

— Ну тогда ты и сам все знаешь.

— Не увиливай.

— Да не увиливаю. Мастер тебе не рассказал ничего?

— Наплел ерунды какой-то.

— Да, это он умел, — Хилл ещё немного отхлебнул и потряс кувшин, выясняя, осталось ли там ещё. Что-то забулькало в ответ жизнерадостно. — Он меня подсунул Её Высочеству. Опоил дрянью какой-то пополам с магией, продал работорговцу… а тот — принцессе.

— Продал? За каким демоном?

— Не знаю. Заказчик хотел, чтобы я её убил, но сам. Намудрили, короче, и гоблин не разберется.

— Нда… так у тебя что, и контракта не было?

— Ни демона у меня не было, кроме больной башки и железки на шее.

— Я чего-то не пойму. Если ты…

— Не стал я её убивать. И не стану.

— А… ты что, серьезно?

— Нет, шучу.

— Она же Тёмная. Как ты вообще ноги унес?

— Сбежал. Прошлой ночью.

— От колдуньи? И сидишь тут, спокойно пьянствуешь? Прямо перед её башней? Сумасшедший.

— А что мне ещё делать? Бегать, как зайцу? Если ей надо, она меня и с Островов достанет. Только ей не надо, — на сей раз Хилл приложился к кувшину основательно.

— Странный ты. Не надо, так радуйся.

— А я радуюсь. Что, не заметно?

— Ещё как заметно, — оба замолкли на некоторое время.

— Слушай, а Махшур тоже?

— Угу. Они вместе. Один держал, другой поил отравой.

— То-то он испугался. А с каких это пор ты заделался Воплощенным?

— Со встречи с Пророком.

— И молчал все это время…

— Да как-то к слову не приходилось. Да и какая разница?

— Ничего себе, какая разница! Я думал, это все сказки…

— Все сказки, Орис. И лучше бы им так и оставаться сказками.

— Что она с тобой сделала, что ты сам на себя не похож?

— Ничего.

— Ничего? Хорошенькое ничего. Да за такое ничего…

— Не смей.

— О… вот даже как. То-то ты сбежал от неё и Мастера укокошил. Из благодарности, не иначе. Слушай, какого демона ты торчал там почти две недели?

— Ничего ты не понимаешь, Свисток.

— Неа, не понимаю. В упор не понимаю, почему она до сих пор жива, а ты похож на покойника.

— Ну и не понимай дальше.

— У тебя ещё осталось?

— Угу.

— Дай. Напьюсь и пойду сам её…

— Только попробуй.

— Тебе то что?

— Ничего.

— Повторяешься. И вообще, неубедительно.

— Неважно. Убедительно, не убедительно… отдай кувшин.

— Ты правда был её любовником?

— Угу.

— Угу? И все?

— А что ещё? Был.

— Какая она?

— Слушай, не надо, а? Я не хочу.

— Угу. А правда, что она тебя на балу… э… раздела?

— Нет, не правда.

— Серьезно?

— Так интересно?

— Очень.

— А ты знаешь, что ты просто наглая любопытная свинья?

— Знаю. Она хоть красивая?

— Да. Красивая, — последние капли из кувшина не помогли отвлечься. — Таких больше нет. Если бы… ширхаб! Я не хочу… — пустой кувшин прогрохотал по крыше и слабо дзынькнул внизу о булыжники мостовой, но Хилл этого не заметил. Зажмурившись и сжав кулаки, он безуспешно пытался не заскулить, подобно брошенному щенку. Почти целые сутки ему удавалось не думать о ней, не вспоминать… но стоило совсем немножко ослабить контроль, и все. Ослепительная, не дающая вздохнуть боль нахлынула прорвавшейся плотиной. Словно все это время подкарауливала и копила силы, чтобы раздавить его. Почти целые сутки он ждал, что она позовет или пошлет за ним. Он надеялся где-то в глубине души, что все же ей не все равно. Но тщетно. Она просто о нем забыла. Любовник? Нет. Старая, надоевшая игрушка. Не достойная ни жалости, ни гнева.

— Хилл? Эй, ты чего? — обеспокоенный голос друга с трудом достиг его сознания, помогая вынырнуть из захлестнувшего потока тоски. — Хилл? Да что она с тобой сделала?

— Она? Ничего, — сглотнув предательский комок в горле, он старательно ухмыльнулся.

— Она что, тебя околдовала?

— Да зачем… околдовала… — у него вырвался горький хриплый смешок. — Если бы. Я сам. Идиот. Самонадеянный осел. Ей достаточно было поманить… всего одна улыбка и пара ласковых слов. Много ли надо? Чтобы поверить, чтобы надеяться. Мне хватило. Если бы ты видел её! Ишак, тролль безмозглый! Как будто принцесса может полюбить мальчишку с помойки! Какой же я кретин!

— Успокойся, хватит ругаться.

— Я спокоен, как труп. Я и есть труп.

— Ты дурак. Самый настоящий.

— Дохлый дурак.

— Живой, тупой, безмозглый осел. Если уж ты в неё влюбился, зачем сбежал?

— По тебе соскучился.

— Как же. Ну-ка, почему ты дохлый дурак, когда, на мой взгляд, вполне даже живой?

— Потому что Мастер перемудрил с этим контрактом. Тут либо Шу, либо я. А её я трогать не собираюсь. Все понятно?

— Угу. Совсем умом подвинулся.

— Да я разве отрицаю?

— Так почему ты от неё сбежал?

— Потому что подыхать в ошейнике не охота. Никогда не был домашней зверушкой? Попробуй, незабываемые ощущения.

— И где этот ошейник? Я что-то не заметил.

— Снял.

— Угу. Только вчера, да? Можешь не отвечать, и так понятно. То есть почти две недели там торчал и не жаловался, и никуда не удирал, а вчера вот так сразу надоело.

— Да что ты допытываешься? Какая разница, вчера, завтра…

— Да никакой. Просто смотреть противно, как ты тут на луну воешь.

— Я не вою.

— Угу, заметно.

— Хватит уже, а? Вон пойди на базаре селедку купи и потроши, сколько влезет. А от меня отстань.

— Ладно, отстал уже.