Песнь третья, О Троне и Дороге в неивестность

Зарываясь пальцами в мягкие черные волосы, лаская хрупкие плечи, он чувствовал, как она сама ластится к нему, обвивает руками. Снова вернулась обжигающая боль, но теперь он радовался ей. Радовался тому, что что-то в нем может болеть. Тому, что снова может дышать и плакать. Он прижимал тихо всхлипывающую принцессу к себе, и её горячие слезы чертили огненные дорожки по его обнаженной коже.

— Шу, любовь моя, — тягучей волной расплавляющих сознание покалываний отдавался в ней чуть слышный шепот. — Жизнь моя, прости, прости, прости меня, Шу… я не думал, что нужен тебе, не хотел причинить тебе боль… я люблю тебя, ты ведь знаешь, правда? Шу?..

— Хилл? — она подняла голову, вопросительно заглядывая ему в глаза.

— Можно мне поцеловать тебя? — его прерывистое дыхание жарким перышком щекотало её губы, она чувствовала под рукой частое биение его пульса, видела слезы на его ресницах и свое отражение в глубине его зрачков. Шу закрыла глаза и прикоснулась сомкнутыми губами к его рту. Они целовались бережно и нежно, словно в самый первый раз, и не замечали бегущих соленых капель, и, словно опасаясь потерять возможность дышать, долго не могли оторваться друг от друга… наконец, Шу с тихим стоном уткнулась ему в шею, продолжая гладить его спину и прислушиваясь к синхронному ритму их сердец.

— Ты не уйдешь больше? Хилл? — она не смела посмотреть на него, не смела надеяться. Замерев и не дыша, Шу ждала ответа. Как приговора.

— Нет. Конечно же, нет, — горячечные касания его губ вспыхивали ожогами, она не могла пошелохнуться, наслаждаясь болезненным трепетом заново рождающихся из пепла эмоций, погружаясь в поток сверкающих и искрящихся чувственных энергий, голубыми и золотыми сполохами оплетающих их слившиеся в объятиях тела. С ней происходило что-то неизведанное, что-то такое, о существовании чего она раньше и не догадывалась, по сравнению с чем все её магические опыты меркли… и всё это из-за него? Лавина света, звуков, запахов, цветов, и ощущений, которым не подобрать названий в обычном языке — ощущения магических потоков, способных снести, переплавить и воздвигнуть заново целый мир — переполняли Шу, и как за единственную опору в водовороте изменяющейся вселенной она цеплялась за столп божественного золотого света, за своего возлюбленного, за Хилла.

— О, боги, — выдохнула Шу. Вокруг бушевал вихрь волшебной энергии, заключая их в ослепительно грохочущую, горячую, мягкую и шелковистую розово-золотую сферу. И это всё было её! И центром и источником этой немыслимой роскоши, этого упоительного блаженства, этой пьянящей мощи был он.

— Хилл, Хилл! — тихонько позвала она. Невероятно прекрасные синие глаза заворожено уставились на неё.

— Да, милая? — его лицо горело.

— Ты останешься со мной?

— Если ты этого хочешь.

— А ты? Как хочешь ты?

— Я хочу, чтобы ты была счастлива, любовь моя. Со мной или без меня, не важно. И моя жизнь принадлежит тебе. Не потому, что ты купила меня. А потому, что я тебя люблю, — он светло улыбнулся, глядя ей прямо в глаза, — и я навсегда останусь с тобой, умру я сейчас или потом. Вот, взгляни, Шу, — он взял её руки в свои, — видишь, в твоих ладонях моё сердце. Оно бьется, пока оно нужно тебе.

— Это подарок?

— Да. Подарок, — он снова ласково гладил возлюбленную и любовался разгорающимися золотистыми искорками в прекрасных лиловых очах. Хилл сказал то, что надо было сказать очень и очень давно. И понимал, что ещё немного, самую малость промедления, и он бы опоздал. Они оба опоздали бы.

— Хилл, милый, если ты правда любишь меня…

— Я правда люблю тебя…

— Почему ты ушел, не сказав мне ничего? Что за такой важный долг?

— А ты думаешь, я всегда был рабом? Разве я не должен тому, кто меня продал?

— Кто тебя продал… да, конечно…

— Шу, любовь моя, я не мог тебе сказать.

— Но ты же снял ошейник…

— Я думал, что у меня совсем нет времени. Мне нужно было успеть, пока…

— Нет, не говори. Пожалуйста!

— Ладно. Это уже не так важно, — гораздо важнее было то, что он может держать её в своих руках, и разговаривать с ней, и целовать её. Все то, что, как ему казалось недавно, безвозвратно потеряно. И все опасения и сомнения не имели больше никакого значения.

— Почему ты не боишься меня? — оторваться от его ласковых горячих губ было невероятно сложно, но ей хотелось понять его, хотелось говорить с ним, слышать его голос.

— А что, нужно?

— Обычно, стоит мне обратить на мужчину внимание, у него случаются судороги или медвежья болезнь.

— Да ну? Что-то я ничего подобного не заметил.

— Ты исключение. Самый первый раз, когда я увидела тебя, ты так посмотрел на меня… словно звал. Словно хотел, чтоб я подошла к тебе.

— Ты коснулась меня. Так ласково. И ты была так прекрасна… Я столько слышал о тебе…

— Всяких ужасов…

— Я даже видел тебя однажды, года три назад.

— Никто ещё не называл меня прекрасной. Жуткой холерой сколько угодно. Упырем, людоедкой, троллем в юбке…