Песнь тунгуса

Наконец появились Анатолий Владимирович и женщина в песцовой шубке и песцовой шапке с длинными ушами. Это была мачеха Славика, Валентина Андреевна, черноглазая смуглая женщина. Она попыталась поцеловать Славика, неловко согнувшись и откинув вперед сиденье возле водителя, но тот увернулся. Дверцы захлопнулись, и автомобиль поехал дальше. В салоне запахло черемухой, что ли. «Духи, ага», — догадался Мишка, слушая мелодичный голос женщины. Покосился на друга, тот отмалчивался, глядел на зажигающие свет дома.

Мишка гостил в доме Пызиных, мачеха потчевала всех отменными позами[26], смородинным вареньем, блинами. Она была женщина под стать самому агроному дяде Толе, как вскоре его начал звать Мишка: говорливая, веселая. Постоянно тормошила всех, предлагала то чаю попить, то пойти смотреть на главную елку поселка, то поехать на священную Ёрд, гору в восьми километрах. Мишка поехал, а Славик нет, сослался на ломоту в костях, слабость, — из вредности, как все решили. Тогда вместо Славика позвали соседских мальчишку и девочку. Гора Ёрд была удивительная, как сказал дядя Толя — пирамида Байкала: правильной формы, как будто курган. Раньше на ней шаманили, а вокруг водили хороводы под тысячу человек. И если людей хватало, чтобы окружить гору, держась за руки, то год должен быть удачным. С горы виден был Байкал, сиявший льдом на солнце. Если Славка в детстве сюда забирался, подумал Мишка, то и заразился высотой: ему так и захотелось самому прыгнуть и понестись на крыльях к морю и дальше на Ольхон — и еще дальше — о-ё! — через море на заповедный берег.

Вот бы съехать с нее на лыжах — полететь. Но на горе лишь кое-где белел снег, как будто вылезшая вата по швам телогрейки, сильные ветры обдували ее.

И уголь вычерчивает странную гору Ёрд, сложенную руками не людей, а каких-то неведомых великанов.

Узнав, что Мишка не предупредил своих родных, мачеха Славика сама послала в заповедник телеграмму и денег не взяла.

— Старается, пыжится, — бормотал Славик, — сука.

Мишка пробовал переубедить друга, но тот любые похвалы мачехе принимал в штыки.

— Ты ее не знаешь еще, — говорил он. — На дом позарилась, машину ей захотелось… Свою-то семью она бросила. И дочку не хочет знать. А тут строит из себя. Мы дружили с ее Наташкой. Пока эта к отцу не прилипла.

Дом Пызиных был действительно добротный, кирпичный, просторный, с тремя комнатами, гаражом. Мачеха работала медсестрой. Славик показывал фотографию матери, женщины с глазами очень светлыми… Мишка где-то видел такие же точно — и вспомнил: да Ленка с бухгалтерского отделения, у нее эти же светящиеся глаза.

На попытки мачехи ласково заговаривать Славик если и отвечал, то грубо. Да, дух в этом доме царил какой-то электрический, словно всех потряхивало и все еле сдерживались, чтобы не начать корчиться в судорогах, выкрикивая проклятия… Кому? Светлый веселый отец Славика быстро хмурился, приходя домой, сидел глядел телевизор. Славик здесь был лишний. И наверное, по собственной воле. Он сам себя исключал из этой семьи.

В комнате Славика был плакат с летящим в густом синем небе самолетом, а под потолком висел макет самолета, собственноручно склеенный из картона. У стены чернели чугунные гантели. Еще здесь были потрепанные книжки про летчиков Великой Отечественной, про путешествия на воздушных шарах. Самой любимой среди них была книга французского летчика Экзюпери. Под потолком висел макет его почтового личного самолета «Кодрон С. 630 Симун», «четырехместный моноплан с повышенной надежностью и комфортностью», по словам Славика. На этом самолете француз хотел перелететь на Огненную Землю, но разбился. Хотя и остался жив. Экзюпери раз пятнадцать «участвовал» в авиакатастрофах. После первой аварии его комиссовали.

— А?

— Уволили из армии, — объяснил Славик. — Из-за травмы черепа, — с удовольствием добавил он. — Сказали, чтобы он сидел дома и не рыпался. А он плевать хотел. Сидеть дома! — яростно воскликнул Славик. — Стал пилотом почтовика, который возил письма там, ну газеты, наверно, все такое, бумажное в Африку.

Глаза у Славика сверкали, а левый от возбуждения, как обычно, стремился покинуть орбиту.

— Неграм? — спросил Мишка.

— Да. Там же не все неграмотные были. Даже в Сахаре. Он и туда возил почту.

— В пустыню?

— Ну да. Чукчам в тундру тоже почту забрасывают.

— Ага, и эвенки в тундре кочуют, — сказал Мишка.

— А потом он решил сделать перелет на своем «Симуне» в Сайгон, но потерпел аварию в Ливийской пустыне. Пить нечего было, кругом пески, барханы.

— О-ё, — сказал Мишка. — Это где?

— Там, — ответил Славик, кивнув головой куда-то в сторону южного Хамар-Дабана.

— В Монголии?

— В Монголии Гоби, Малёк! Там чуть не загнулся наш Пржевальский.

— Летчик? — спросил Мишка и покосился на макет самолета.

Славик сосредоточил взгляд на черноголовом смуглом друге.

— Ты, Малёк, чё-о? Врал, что в интернате жил-учился?! — воскликнул Славик и отвесил Мишке удар в плечо. — Врал?! — повторил он и ударил в спину уворачивающегося Мишку.

— Хорош, Пызя!

— А чего ты? Издеваешься?

— Нет! — честно отвечал Мишка.