Песнь тунгуса

А в обед выкатилось жаркое горное солнце, и снежное убранство также внезапно исчезло, как и появилось. Лед оттащило от берегов, но к вечеру эту полосу воды — метров пятьдесят — сто — опять забило льдами. Поселяне высаживают в теплицах под двойной пленкой помидоры и огурцы. На приусадебных участках сажают картошку. Все ждут рейса № 495 со школьниками на борту.

28 мая за Дарреллами прислали вертолет. Министр культуры Бурятской АССР пригласил гостей посетить Улан-Удэ… Улетели канадцы, может быть, не сняв главного, думаю я, орудуя в пекарне, выгребая угли и готовясь сажать в печь хлебы.

Ведь придет время, и старый заповедник превратится в историю. И начнется время нового заповедника. Интересно ведь будет сравнить. Да и вообще хроники со временем обретают ценность, как и фотографии. Время способно творить чудеса с кинохроникой, фотографиями. Да и с другими вещами. Какая-нибудь палка, которой мяли лен, превращается в раритет музейный.

Заповедник как магнит притягивает людей неординарных — хотя бы в чем-то, даже в своем желании, нет, лучше сказать нежелании вести жизнь обычную в городе ли, в селении. Ведь заповедник, как Петербург, явление умышленное. Центральной усадьбы еще каких-нибудь семьдесят лет назад не существовало. В лучшем случае здесь стояли два-три чума. Поболее — на Южном теперешнем кордоне, там была родовая управа тунгусская, еще стоял магазин и выстроили небольшую церковку. Эти сведения почерпнуты в «Тунгусской экспедиции», устроенной по простой причине: царскому правительству не хватало средств на ведение войны. Мировая бойня, таким образом, породила это мирное предприятие по охране соболей. Соболь был страшно дорог. И местный соболь в два, три, четыре раза стоил дороже соболя, добытого всего-то в каких-нибудь ста в километрах.

Это-то умышленное поселение и манит всяких искателей, что-то тоже умышляющих, замышляющих совершить в своей жизни. Так что не исключено, что в некий год, день объявится труд, книга, свод дневников и записок, репортажей, заметок, писем, посвященных заповеднику. Сюда же и карты, фотографии, открытки. А еще и фильмы. Вот фильм Даррелла, например. Только все норовят снимать зверей. А здесь интересны люди.

Все живущие в заповеднике похожи на полярников, по крайней мере несколько месяцев в году, когда поселок отрезан от внешнего мира. Поэтому к подбору служителей в новый заповедник надо подходить со всем тщанием. С этим согласны и Прасолов, и Могилевцев, и Юрченков. И кадровиком они назначили меня, ссылаясь на умение вести диалог и на то, что моя Люба и получает письма со всей страны. Она их читает и наиболее интересные передает мне для неофициального ответа. Действительно, в заповедник пишут неординарные личности: вышедшие в отставку чиновники, опальные или непризнанные литераторы, охваченные раскаянием преступники — прямо из зоны, староверы, йоги, шаманы, художники, спортсмены, мечтатели-школьники, ученые, солдаты-орнитологи, иностранцы-созерцатели.

Созерцатели-то здесь и нужны. Заповедник нового толка должен стать царством созерцания. Ну, точнее сказать: заповедник созерцания.

Сейчас наступил критический момент, можно сказать, крушение самой идеи заповедника старого хозяйственно-научного толка.

Пожар сожрал не только магазин, «Орбиту», но и заготовленный для строительства грандиозного комплекса лес, который брали частично прямо здесь, в заповеднике, частично доставляли морем. Против строительства выступали Могилевцев, Прасолов, я, Юрченков. Подговаривали лесников и рабочих не участвовать в вырубке кедра и сосны. К чему эта новая Вавилонская башня? В каком сне или фильме администрация увидела этот дурацкий комплекс с гостиницей, столовой, лабораторией, кинотеатром, музеем, конторой? Чем плохи обычные сибирские крепкие дома из лиственницы и сосны? Они уже есть. Надо просто сокращать число живущих здесь. И в первую очередь выводить из штата всевозможных охотников и рвачей.

…Шаги, покашливанье, клацанье железного кольца, скрип половиц.

Входит Гена Юрченков.

— Проверка пожарного состояния? — спрашиваю.

Улыбка на курносом лице немного унылая. Входит, глядит, как я орудую, накладываю в формы кисловато пахнущее тесто, беру эти посудинки и, кочергой подталкивая, отправляю в протопленную печь. По моему лицу катится пот, бусины застревают в усах, сбегают на бороду. Гена смотрит и вдруг декламирует немного гнусаво:

Кто хочет в Индию,
Пожалуйте на мой корабль.
Правда, я не моряк,
Мне не нужны ни мачта, ни парус,
Сижу в моей квашне,
Ничего мне больше не надо…
Был бы я португальский король,
Не было бы мне дела до того,
Что кто-то другой перевернулся
Вместе с квашней в ручей…

— Какие-то сомнительные вирши, — признаюсь я.

Юрченков не смущается нимало.

— Между прочим, это Бах, да?

— Он… баловался? — спрашиваю в некотором замешательстве.