Песнь ветра

Мир прояснился, видения исчезли. Ошарашенный, Тычок бессильно уселся в пыль. В голове было пусто-пусто. Криво покосившись на проволочину, он оскалился. Скупщик? Не-ет… Ему сейчас не скупщик нужен, а игорный стол. Опасливо, будто у него переломаны пальцы, Тычок снова сжал кулаки. Зеленое марево. Хутор. Нет, не хутор – большая деревня. Трактир, игорный стол. Игра. Выигрыш. Еще выигрыш. Совсем выигрыш. Тумаки, побег. И та же деревня, но не трактир, а постоялый двор. Сердобольный хозяин кормит тощих окрестных бродяжек, сытость, сеновал, сон.

Марево исчезло, хотя Тычок все так же сидел, не разжимая стиснутых, побелевших пальцев. К горлу подкатил ком, в носу запершило. О, Творец! Помилосердствуй, сохрани скудный разум. Уйми жадность мою, наставь…

Ему припомнились древние легенды и глупые россказни таких же залетных прощелыг. Мол, давным-давно в мире царила магия и великие чудотворцы повелевали природными стихиями, запретными учениями да судьбами простых смертных. Древние маги давно сгинули, а вот их чудодейственные предметы, личные вещи до сих пор бродят по миру… да, перстенек-то непростой, не только проволокой оборачиваться умеет.

Интересно, а что он ставил на кон? Вернее, будет ставить? Опять себя, наверное, на час рабства – обычная ставка. А они чего ставили? А у них, небось, что-то дельное имеется. А еще кулаки, пудовые и ощутимо костлявые. И куда идти, в трактир или на постоялый двор?

В деревню. А там разберемся. Теперь-то уж точно разберемся.

Утром он сладко потягивался на крахмальной простыне. Слева от кровати стоял низенький столик, а на нем – початая бутыль. Справа, частично под одеялом, похрапывала дородная девка-огонь. Огонь к утру иссяк и улетучился, теперь девка была просто девкой, сонной и ручной, хотя и несколько громогласной. Храп вступал в совершеннейший противотык с умиротворяющей утренней негой. Впрочем, какое утро? Солнце того и гляди в зенит уткнется. И немудрено – во она его укатала, до сих пор все болит. Тычок, капризно сморщившись, шлепнул девку по аппетитному заду. Храп на полувздохе оборвался, на Тычка уставились злые сонные глаза. Затем злость в них бесследно испарилась, мелькнуло лукавство, и девка плотоядно облизнулась. Тычок изменился в лице.

– Не-не-не-не-не, милая. Домой пора. Домо-о-ой.

Пухлый ротик обиженно надулся, девка разочарованно вздохнула, тряхнула тяжелыми рыжими кудрями и выскользнула из-под одеяла. Тычок на нее не смотрел. Ненасытная прорва, во его угораздило-то… они тут все такие? Или на игривую фурию так повлиял звон монет? Да нет, о деньгах она и не заикалась… Скользнув взглядом по откровенно издевающейся соблазнительнице, Тычок шумно сглотнул и крепко зажмурился. Скорей бы она ушла. Странная девка, непонятная. Жадность ее ночная была чуть ли не со слезами отчаянья, а сейчас веселье кажет.

Только что-то не верится в ее веселье… Нет. Скромненьких нужно выбирать, скромных и худых. Ну что же, первый блин всегда комом, вперед будем умнее.

На лицо его упали тяжелые пряди. Тычок вздрогнул.

– Зови еще, милый, – продышали ему в самое ухо. – До скорого.

Тычок ощутил, как его чмокнули в щеку, послышалось удаляющееся шуршание юбок, затем открылась и закрылась дверь. Стало тихо.

Приоткрыв один глаз, Тычок убедился, что комната пуста. Он облегченно выдохнул и с торжественной неторопливостью поднял правую руку. На среднем пальце тускло мерцало серебряное кольцо с серебряным же, выпуклым извивом. Тонкое и на первый взгляд невзрачное, но такое кольцо вполне определенно потянет на недельную обжираловку в харчевне, буде у него достанет ума им расплатиться. Но Тычок прекрасно понимал, что он скорее отдаст весь свой вчерашний выигрыш и еще десять раз по столько за миску похлебки, чем расстанется со своей серебряной драгоценностью. Несложно выигрывать, когда наперед знаешь весь расклад, а без перстня ему за игорным столом делать нечего. Да и вообще: без перстня и жить незачем, вчера он это понял со всей ясностью. А сейчас – завтрак, милорд. Не изволите ли откушать? Еще как изволю.

И он нехотя, с сытым кряхтением покинул кровать, беседуя сам с собой разными изысканными словесами. Пора привыкать, сударь мой, вот тут не навернитеся…

За завтраком он размышлял о будущем. Так ли нужен ему дом с садом? Действительно, что он там делать будет? Спать? А днем? Землю пахать? Овец пасти? Что он вообще умеет? Бегать он умеет, вернее убегать. Приворовывать, бродить, играть. Нет, играть не умеет, теперь в этом можно признаться со всей… трезвостью. А еще что? Да ладно, что умеет – хочет-то он чего?

И Тычок растерялся. Всю жизнь он умел только хотеть пожрать. И, разве что… нет, об этом не будем… пожрать. Зачастую лишь пожрать было его единственным и самым жгучим желанием. А о чем еще мечтают люди? Ради чего живут? Он покосился на хозяина постоялого двора, копавшегося в необъятном шкафу. Детей накормить. Так… Жениться, стало быть. Нет. Жениться ему пока не хотелось. Что еще? Путешествовать? Его едва не побрал смех: нет уж, еще не хватало. А что же? Надо у народа поспрашать.