Песни

Ах, «девятка», ты птица «девятка»,
С птицей «тройкой» тебя не сравнить!
Так же с птицей «шестёркой», «семёркой», «восьмёркой»…
Нарисуем права — будем жить!
Пусть умчит нас крутая машина
От эпических этих страстей,
Ты увидишь, какой я мужчина —
Эротических пять скоростей!

Тут внезапно возник у меня конкурент,
Я и сам не пойму — то ли вор, то ли мент.
И эта нахальная харя
Приехала к ней на «Феррари».
Купил ананасы и виски,
Купил осетра твоей киске,
А тестю, скотина, купил пианино,
На хрена же «Стейнвей» пожилому мужчине!
И шубу песцовую тёще,
И тёща — в подпол, и не ропщет.

Приобрёл он тебя с потрохами,
В Монте-Карло повёз отдыхать,
И ругаю дурными словами
Я его непричастную мать.
Как могла, нашу клятву нарушив,
Пренебречь удивительным мной!
В мою чистую нежную душу
Харкнуть алчной своею слюной!

Любил я её, как себя самоё,
Но злое жульё умыкнуло её
Туда, где стриптиз и рулетка,
Где «Баунти» падают с ветки,
Где есть в телевизоре «Пал» и «Секам»,
Где землю — крестьянам, вино — босякам.
Мораль этой басни, ребятки, —
Уже не престижны «девятки».

Романс ревнивца

Жестокой ревностью томим,
В командировке я влачился
И думал: «Вдруг она с другим?»,
Стонал и тихо матерился.

С ней неизвестный мне Другой,
Безнравственный и аморальный.
Она ему: «Мой дорогой!»
А он кайфует, конь педальный!

Сбивая пепел на ковёр,
Нальёт себе неторопливо…
Небось, какой-нибудь майор,
Или актёришка смазливый…

Её обнимет, паразит,
Она прильнёт к нему со стоном,
А от него, небось, разит
Густым мужским одеколоном.

Он ей целует плечи и уста
И обнимает прочие места.
И нагло получает наслажденье
В моём порнографическом виденье.

Какой ужасной будет месть!
Я крови жажду! Страсть Господня!
Он попирает мою честь,
По дому шастая в исподнем.

Он мою водку выпьет всю
И балыком моим закусит,
Потом ей скажет: «Усю-сю!»
Она ответит: «Муси-пуси!»

И вот они ложатся спать,
Он вновь надушится в сортире,
Потом, включив «Полёт Валькирий»,
Рога мне будет удлинять.

Я не пойму никак:
Зачем ей этот бабник?
Он глуп наверняка ведь
И чёрств, как тульский пряник.
Он ей там наплетёт,
Что луну с небес достанет,
А пол не подметёт,
Утюг чинить не станет.

Рукав не засучит,
Не вымоет посуду
И вряд ли отличит
Гуно от Букстехуде.

И этот циник и позёр,
Ей скажет, выходя из ванной:
«Ну, что же, где твой Командор?
Где его носит, Донна Анна?»

Вот тут-то появляюсь я
Весь в белом или в светло-сером,
Красивый, грозный, как судья,
С большим железным револьвером.

Он закричит, что он здесь ни при чём,
И тут же притворится кирпичом.
Сперва его, потом её, кокотку.
И выйду в ночь, забрав зубную щётку…