Песни китов

— У Колпаковой премьера… — вздыхала она, глядя на афишу «Баядерки» и давая понять, мол, видит око, да зуб… А вот и нет! Институтские фарцовщики, не блиставшие в учебе, нередко обращались к Рогову за помощью, в обмен поставляя любой дефицит, включая театральные билеты. Он выкладывал козырь на стол, уже видя, как срывает банк, только куда там! Спустя месяц он мог узнать (спасибо ехидной мамочке), что она умотала с Женькой в какие-нибудь Пушкинские горы, значит, банк сорвать предстояло сопернику.

И тут начинался скрежет зубовный вперемешку с безумствами. Мотоцикл он продал еще в Пряжске, но однажды ночью завел чужой «Ковровец» и помчал по Приморскому шоссе куда-то в сторону Финляндии. За ним гнались гаишники, на одном из виражей он едва не улетел в кювет, однако вышел сухим из воды. Оставив мотоцикл возле станции Зеленогорск, вернулся на электричке, чтобы спустя месяц-другой совершить что-то не менее абсурдное.

Он устраивал разборки, как без этого? Даже изменял ей, хотя другие девчонки были как портвейн после элитного коньяка: ты из принципа совершаешь дежурные телодвижения, распалив себя алкоголем и не получив в итоге никакой отдачи. Партнерши были машинами для секса, средствами удовлетворения мстительного чувства, которое требовалось чем-то заглушить. Представляя, что совокупляется с Ларисой, он, бывало, проявлял грубость, мучил и истязал ни в чем не повинную партнершу, отчего у той глаза лезли на лоб.

— Садист какой-то… — бормотала неповинная, лихорадочно натягивая белье. — Мы любовью пришли заниматься, а это что?! Пыточная камера?!

С Ларисой такое было невозможно. Все вдруг исчезало, когда она обвивала руки вокруг шеи: упреки забывались, месть испарялась, и казалось: это только для тебя, причем навсегда. И умения твои побоку, она их разрушала, меняя позы, впиваясь губами в живот ли, в пах или оставляя красные полоски вдоль спины. Мозг (его гордость!) беспомощно останавливался в эти моменты, и мысли замирали, будто многочисленные беспомощные бандерлоги под взглядом грозного и безжалостного Каа. Его обволакивало что-то пахучее, скользкое, источающее жар — то, что существовало задолго до Рогова, некий первобульон, откуда все мы появились в незапамятные времена. А самое странное, что из этого бульона не очень-то хотелось выбираться. Слабые попытки упорядочить их неистовство заканчивались ничем, он погружался обратно в царство бездумья, словно в материнское лоно, где не пропадешь.

Не имея языка для описания этого, он довольствовался «пиджин-инглишем», на котором студиозусы разговаривали о телках. Посиделки за пивом не обходились без перченых историй, когда на арену выходил очередной Казанова, бахвалясь количеством «палок». Цифры назывались разные, порой вполне фантастические, но Рогова это не сильно интересовало. Он и рад был бы сосчитать, только никогда этого не делал, не до того было. Гораздо больше он интересовался поведением женщин в постели, о чем тоже не умалчивали. Оказалось, одна кончала, другая имитировала оргазм, а третья вовсе была фригидной, вроде как отбывала дежурство. Иногда он задавал уточняющие вопросы, в конце концов уяснив: Лариса — особенная. Об имитации тут речи не было, о фригидности тем более, а кончала она, можно сказать, непрерывно. Это был проснувшийся вулкан, который содрогался без остановки, заливая кровать так, что простыни потом хоть выжимай. Он и сам превращался во что-то похожее, а тогда можно было лишь усмехаться подростковому бахвальству.

— А Севыч чего помалкивает? — вопрошали иногда. — Так нечестно, тоже расскажи!

Но он пожимал плечами, делая вид, что смущается. Ему вполне хватало славы «светлой головы», в гиганты секса он не стремился. Когда же мучения возобновлялись, он выпадал в прострацию, а тогда держись, лабораторная аппаратура!

— Юноша, что с вами?! — лезли на лоб глаза Зуппе. — Вы, извините, в своем уме?!

— Простите, Рудольф Карлович, я все поправлю…

— Такое бывает в двух случаях: либо человек с бодуна, либо…

— Либо что?

— Либо, как нынче выражаются, втюрился.

— Ничего не втюрился… — бормотал Рогов, презирая себя за то, что попал в унизительную зависимость. Вроде бы самостоятельный, уважаемый, кем-то даже превозносимый, он оказывался «козлом на поводке», и оскорбленное достоинство бурлило, будто брага в бочке, так что крышку порой срывало.

Порой его заносило в такие дебри, что самому делалось страшно. Рациональный и практичный Рогов, случалось, вспоминал главную страшилку детства и жаждал заключить некий союз, а может, просто попросить помощи. Блажь, казалось бы, а поди ж ты — на полном серьезе призывал иногда черного охранника, чью поддержку когда-то ощутил. Покажи, где моя ошибка! Разруби узел, я не справляюсь! Но черный не отзывался, наверное, был бессилен в этих делах…