Песни китов

Этот мучительный абсурд выворачивал кишки, поэтому не раз хотелось плюнуть и начать как-то устраивать жизнь. После очередного их разбега Рогов едва не женился, благо подвернулась очередная «Фаина». Она была светловолосой, с мощными бедрами, которые с готовностью раздвигались и сжимали Рогова так, что косточки похрустывали. Она умела варить борщи и готовить котлеты, сама шила себе наряды, причем такие, что толстоватые ноги умело скрывались тряпичными складками, короче, готовая супруга, которую судьба преподносит на блюдечке с каемочкой. Рогов даже кольца купил и начал изучать объявления о сдаче комнат внаем. Но что-то остановило. Очутившись в одной из таких комнат, он встал у окна, выходившего на брандмауэр. Глухая стена из красного кирпича закрывала солнце, небо, двор, людей, и вдруг показалось: женись он, вся жизнь останется там, за стеной, а он будет до пенсии торчать у этого облезлого подоконника и пялиться на выщербленную кладку… Или вспомнилась Лариса? Связавшая их с детства пуповина тянулась непонятно для чего, но ведь тянулась!

У Мятлина, как выяснилось позже, была похожая история. В него втрескалась дочь профессора, и дело покатилось к свадьбе. Профессор в будущем зяте души не чаял, тому светил диссер вне очереди, а дальше, не исключено, и заведование кафедрой.

— Только я сбежал, как Подколесин.

— Как кто?

Мятлин усмехнулся.

— Ты, Всеволод, не меняешься. И что она в тебе… Впрочем, неважно. Мы зашли подать заявление в ЗАГС, только там, как и везде, очередь. Полчаса сидим, час, уже потребовалось выйти на минутку. Я вышел, но возвращаться не стал — к метро побежал, бегом!

Рассказанный эпизод пробудил ревность, вроде как Женька вырос вровень с Роговым, хотя должен был, по идее, облажаться. Рогов с неимоверным облегчением воспринял бы известие о счастливо сложившейся семейной жизни соперника, еще и согнулся бы в поклоне: совет, дескать, да любовь! Не в тот ли раз прозвучал пассаж про «чудо, тайну, авторитет»? Им обоим требовалось какое-то объяснение, и Мятлин, кривовато ухмыляясь, взялся говорить о Достоевском, мол, без этой триады человеку не живется спокойно, а Лариса и чудо, и тайна, и — в каком-то смысле — авторитет! А если учесть, что еще красота присутствует, каковая мир спасет, то все ясно как божий день!

— Чего тебе ясно? — спросил Рогов, отхлебывая из кружки.

— А все!

— Не трынди, как говорят в Пряжске. Ничего тебе не ясно, как и мне.

К тому времени оба уже закончили вузы: Рогов осваивал ЭРУ, Женька проходил стажировку в «Пушкинском доме». Многие сочли бы их просто везунчиками и баловнями судьбы, они же чувствовали себя шагающими по тонкому льду. И, хочешь — не хочешь, вынуждены были постоянно возвращаться в жизнь, что, казалось бы, давно исчезла.

В тот раз Женька тоже вспомнил Пряжск.

— Давно был на родине? — спросил с язвительной улыбочкой.

— Два года назад.

— Слышал, что Зема погиб?

— Да, дошел слух.

— А как погиб, знаешь? Не знаешь… А я вот знаю. И всегда знал.

— Откуда же ты знал? — поинтересовался Рогов. Пауза была длинной, причем в это время Мятлин смотрел на него, как на младенца.

— Оттуда. Я бы, может, и объяснил, только вряд ли ты поймешь. Потому что ты — Самоделкин! Был им и останешься, понял?!

Похоже, он нарывался, а может, выпил лишнего — в любом случае Рогов не собирался плескать пивом в физиономию. Они бы сто раз могли набить друг другу морду, еще в детстве, только на мордобой было наложено табу. Нельзя им было так выяснять отношения, оба это прекрасно понимали.

Возможно, отношения вообще не требовалось выяснять, ведь была и другая возможность прикоснуться к чуду. Рогов лежал на верхней полке в плавгостинице, намертво пришвартованной к берегу, а казалось: он отправляется в дальнее плавание, туда, где масса интересных (а главное, более простых!) вещей. Неплохая альтернатива жизненным заморочкам, всем этим человеческим взаимоотношениям, запутанным и опостылевшим. Его домом будет «Кашалот». Корабль примет Рогова, а значит, ему не суждено стать жертвой, наоборот, он сделается повелителем суперсложного механизма…

3

Обследование будущего дома началось на следующий день. Это было что-то вроде экскурсии, которую проводил Жарский до начала рабочего дня, пока дюралюминиевое чрево не наполнилось рабочим людом.

— Когда народ набьется, ничего не увидишь, — пояснил. — Да и вообще на пустом «Кашалоте» особая атмосфера.

— Прямо-таки особая?

— Сам почувствуешь, если не тупой.