Песни мертвого сновидца. Тератограф

Но Воку нет до него дела. Метнувшись к черному ящику, он становится перед ним на колени и нежно проводит пальцами по полированной поверхности, проверяя, не повредилась ли она. Как если бы всякий последующий момент промедления был кощунственен, он внезапно поднимает крышку. Внутри лежит молодая женщина, чья красота ненадежно увековечена неопытным танатокосметологом. Вок смотрит некоторое время на труп, а после — шепчет, хотя никто его не слышит:

— Смерть — всегда лучший выход. Всегда.

Он все еще стоит на коленях перед гробом, когда его черты начинают подвергаться метаморфозам, вызванным внутренней борьбой очевидно противоречащих друг другу чувств. Лицевые мышцы извиваются в диком танце… и вот внутреннее смятение Вока находит выход в припадке судорожного смеха, счастливого смеха сумасброда. Окрыленный собственным безумием, Вок встает и начинает пританцовывать под звуки слышной лишь ему одному музыки, выплясывая вокруг незримой партнерши. Он подпрыгивает, приплясывает… и, похоже, не может остановиться, весь во власти судорог и конвульсий, захлебывается какофоничным хохотом. Но вот настает тот миг, когда ум либо окончательно покидает его, либо возвращается краткосрочным озарением, — и, покинув убежище темной мансарды, все так же смеясь и выделывая коленца, доктор Вок заступает на верхнюю площадку кривой лестницы, перемахивает через перила и камнем падает вниз, навстречу смерти. Падает беззвучно — как если бы самый последний смешок застрял в его глотке.

Посему те крики, что вы, быть может, слышите до сих пор, — не вопли безумного доктора Вока или незадачливого мистера Вейча. Эти двое канули навечно — в те области, о коих живущие не знают ровным счетом ничего. Не отражают они и ужаса последних минут Прины и Лэмма. Эти вопли, несущиеся из-за двери далекой мансарды, принадлежат одному лишь беспомощному деревянному болванчику, который ныне способен чувствовать тепло капель крови, катящихся по лакированным щекам. Там, за дверью, Капельдинер и поныне здравствует в одиночестве, среди теней заброшенного чердака, и глаза его катаются в глазницах беспокойными стеклянными шариками.

Лекции профессора Никто о мистическом ужасе (перевод Г. Шокина)

О глазах, что никогда не моргают

Мгла, стелющаяся по озерной глади, клубы тумана в непроходимых чащах, золоченый свет на покрытых росой камнях — подобные пейзажи располагают к такому. Потому что всегда есть что-то, что обитает в озере, что ломится сквозь чащу, что прячется под камнями. Что бы это ни было, наш взгляд уловить его не в силах: доступно оно лишь таким глазам, что никогда не моргают. Будучи в определенных местах, вы понимаете, что все наше бытие суть бесконечный взгляд, отстраненно фиксирующий запустение Вселенной. Но послушайте — неужели лишь столь очевидные в своей сверхъестественной атмосфере места служат подобной цели?

Возьмем, к примеру, переполненный зал ожидания. Все в нем такое стабильно-обыденное. Окружающие о чем-то тихо переговариваются, старые часы на стене алым перстом стрелки продавливают секунду за секундой в прошлое, жалюзи на окнах пропускают лишь полосы света из внешнего мира, да и те тщательно укутаны тенями. Однако в любом месте и в любое время оплоты нашей нормальности могут пошатнуться, ибо даже в окружении себе подобных мы порой подвержены иррациональным страхам, которые, стоит нам упомянуть их открыто, способны проложить дорожку в лечебницу для душевнобольных. Не чувствуем ли мы чье-то чужеродное присутствие? Не видят ли наши глаза что-то в дальнем углу зала, где все мы ждем незнамо чего?

Простое маленькое подозрение закрадывается в разум, маленький осколок недоверия ранит в самое сердце. И тогда все наши глаза, один за другим, обращаются к миру — и внимают его кошмарам. И тогда ни вера, ни закон уже не спасают нас; ни друг, ни наставник, ни охранник не способны защитить нас; не спасут нас ни закрытые наглухо двери, ни личные кабинеты. И даже обласканное солнцем великолепие летнего дня более не затмевает творящийся кругом ужас, ибо ужасу более ничего не стоит пожрать весь свет и исторгнуть наружу беспросветную тьму.

О болезненности

Изоляция, психическое перенапряжение, эмоциональные перегрузки, тремор, пренебрежение собственным благополучием — вот вам лишь некоторые из стандартных симптомов, что приписываются тем, о ком принято говорить: больной человек. Наша главная тема, тема мистического ужаса — суть жизненно важная часть программы таких людей. Отступая от мира здоровья и здравомыслия — или, по меньшей мере, от мира, что придает значение этим понятиям, — больной человек спасется в тени за кулисами жизни. Забиваясь в пропахший домашней пылью угол, он строит собственный мир из крошеного кирпича собственного воображения. Мир почти всегда получается потасканный, почти всегда — пропахший тленом.