Песни мертвых детей

Эндрю был нашим вожаком. Он был вожаком, потому что был сильным. Отказ его отца от любви, от проявлений любви, — верный признак непомерной любви — означал самую огромную силу, какую мы встречали в нашей жизни. Лишь позже мы в полной мере осознали это. (Те из нас, кто остался жив и еще способен что-либо сознавать.) А в те дни мы испытывали лишь благоговение, куда более сильное благоговение, чем перед преисподней, полицией, нашей директрисой или даже Советами.

Эндрю пришел в себя, сел, а затем и встал.

— Ты как, в порядке? — спросил Лучший отец.

— В порядке, — ответил Эндрю и согнулся, уперев ладони в коленные чашечки.

— Очень опрометчиво с твоей стороны так прыгать в воду, — сказал Лучший отец.

Вот в такие минуты отец Эндрю и умудрялся стать одним из нас. В отличие от прочих взрослых он признавал абсолютную необходимость лжи, когда случалось нечто такое, что могло вызвать всякие вопросы. Эта ложь должна была стать нашей ложью для всех остальных взрослых, для всех остальных придурков. Если нас спросят, мы скажем, что Эндрю опрометчиво прыгнул в Озеро. Лучшему отцу не было нужды добавлять: «Особенно не говори матери, что случилось на самом деле». Ясное дело, матерям никогда и ни в коем случае нельзя говорить, что случилось на самом деле. Этому мы от Лучшего отца научились. Матери просто не могут справиться с правдой. А кроме того наша преданность лжи не была локальной: нет, эта ложь, как и любая другая наша ложь, носила универсальный, вселенский характер.

Питер вел Архивы. (Мы хотели оставить точный и скрупулезный отчет о наших достижениях для историков, когда они проявят интерес — а они непременно проявят — к спасителям нации. И потому в каждого дня, на листах формата А4 в узкую линейку, Питер подробно описывал наши операции.) Запись этого дня была такой: «Эндрю опрометчиво прыгнул в Озеро, и Лучшему отцу, который случайно оказался поблизости, пришлось его спасать.» Даже Полу, когда его наконец выпустят из тюрьмы, мы расскажем эту ложь. Но каким-то чудом Пол почувствует, что эта ложь является ложью, хотя мы никак не намекнем ему на это. Ничто в нашем и тоне или в наших словах не будет указывать на обман. И все же Пол поймет, что произошло на самом деле. И если ему когда-нибудь придется сообщать кому-то эту универсальную ложь, он сделает это вполне осознанно. Ложь — одна из тех вещей, которая делала нашу Команду Командой.

— Очень опрометчиво с моей стороны так прыгать в воду, — повторил Эндрю между приступами кашля.

— Какие вы отдали приказы касательно проведения операции в непосредственной близости от воды? — спросил Лучший отец, вновь становясь генерал-майором.

— Постоянная и предельная осторожность, — сэр! — без промедления прохрипел Эндрю.

— Совершенно верно, — кивнул генерал-майор, позволив себе в последний раз коснуться мокрой головы сына. — А теперь продолжим. Это крайне важная операция, и она должна быть завершена к… — он посмотрел на часы с треснутым стеклом, — к четырнадцати ноль-ноль. — Затем он нам всем подмигнул и сказал: — Печенье с тмином к чаю. Выполняйте.

— Есть, сэр. — Питер и Мэтью отдали честь. Генерал-майор зашагал в направлении Двери.

Свет позднего лета, пробивающийся через лиственный шатер, временами испещрял его спину бело-золотыми пятнами. Дверью мы называй тайный лаз в Ведьмин лес. В одном месте две доски в заборе болтались на ржавых гвоздях. Раздвинув их, точно шторы, мы с легкостью проникали в Ведьмин лес.

vii

Как только генерал-майор скрылся из виду, Эндрю опять повалился на землю. Здесь мы, наверное, должны пояснить, что он вовсе не плакал.

Когда Эндрю пришел в себя, мы вновь занялись нашим заданием. Хотя мы и были уверены, что генерал-майор не устроит вторую засаду, двигались мы все же с предельной осторожностью. И Эндрю снова занял место во главе отряда.

Мы шли не по тропе, а крадучись пробирались вдоль деревянного забора. Именно так нам и следовало действовать изначально. Мы усвоили урок — все мы. Пусть унижению водой подвергся только Эндрю, но на самом деле в пучину унижения окунули репутацию Команды. Через Эндрю Лучший отец преподал урок всем нам.

Каждые несколько шагов Эндрю знаком приказывал нам остановиться, продвижение вперед, конечно, замедлялось, но такой способ был гораздо безопаснее. Эндрю считал своим долгом не признаваться, что его трясет от озноба.