Песни мертвых соловьев

По информации Фомы, группа Ткача должна была выдвинуться на следующий день из Чаадаево – поселок в восьми километрах от Мурома – и вместе с торговым обозом отправиться во Владимир. Не так уж и много времени, чтобы сесть на хвост. Фома мое мнение разделял, а вот Бойня – нет.

– Какого хрена?! – возмутился Николай Евгеньевич. – Никуда я не поеду, кроме Арзамаса! И так проторчал тут полдня! Это мне затемно, что ли, возвращаться?!

– Тут переночуешь.

– Нет-нет-нет, – замотал он башкой, – сам впрягся, сам и пиздуй. И так бензина сжег немерено. Кто мне компенсирует?

– Уж точно не я. Может, у Фомы спросим?

Николай Евгеньевич как-то сразу стушевался и, бубня под нос проклятия, потопал к «ласточке».

Удивляюсь, насколько сильно портятся люди, как только гнет проблем ослабевает. Прижало – шелковые, отпустило – говно говном. Выходит, я своим существованием делаю людей лучше. Хм. Вполне достойная роль индивида в социуме. Человек – он ведь сродни клинку. Чем сильнее по нему лупили, тем крепче вышел. А бросили без дела валяться – ржавчиной покрылся. Вот тот же Бойня – старик уже, но держится бодрячком, хоть и за воротник закладывает частенько. А оставь его в покое, дай на старости лет отдохнуть – так ведь за год-другой ожиреет, одряхлеет и сдохнет. Скотина ленивая. Я ему жизнь спасаю, а он…

– Осторожно! Не поцарапай, – сострил Бойня, помогая затолкать в кузов старую деревянную лодку.

– Весло закрепи, болтается.

– Потеряем – прикладом догребешь. Я в твои годы Оку туда-обратно безо всяких лодок переплывал, да еще и с узлом в зубах.

– Хорош заливать. Небось сроду из Арзамаса ни ногой.

– Ошибаешься. Я – чтоб ты знал – до того, как в эту сральню перебраться, на том берегу жил, в деревеньке, двадцать километров от Мурома. Все детство в Оке бултыхался, с весны до самого октября. Тогда-то она почище была, а сейчас, говорят, загадили – руки ополоснуть боязно.

– Молодец. Лезь в кабину.

– А ты плавать-то умеешь? – невзначай поинтересовался Бойня, ковыряясь с барахлящим зажиганием. – Слышь, чего говорю?

– Заводи уже, время идет.

– Умеешь? Я не понял.

– Поехали.

– Нет, ты ответь.

Старый козел. Вот бывают же такие – ткнутся языком в больное место, и мусолят, и мусолят. Не умею я плавать. Не у-ме-ю. Пробовал однажды, на прудах за железкой – еле откачали. С тех пор боюсь глубокой воды. Ничего не могу с этим поделать. Как только чувствую под собой глубину, прямо судорога бьет и дыхание перехватывает. Легкие тут же вспоминают, каков это – воды нахлебаться. Ой бля… Тут как-то раз опытом делились с коллегой – нормальный вроде мужик, никогда о нем плохого не думал, – и начал он про методы свои рассказывать, дескать, до чего же эффективно утопление. Кладешь, говорит, терпилу на спину, фиксируешь голову, тряпку ему поверх морды, и не спеша водичкой поливаешь, так, чтобы струя не прерывалась хотя бы минуту. Рассказывает, сука, медленно так, обстоятельно и ухмыляется. Тварь. Я проткнул ему оба легких и вскрыл трахею. Как-то само собой вышло. Ни при каких обстоятельствах не стану топить человека, кем бы он ни был. Загнать иглу под ноготь, раздавить пальцы, разбить сустав, обработать паяльной лампой, пощекотать ливер – всегда пожалуйста. Но топить – нет. Понимаю, что эта причуда мне когда-нибудь аукнется, а перебороть не могу.

– За-во-ди, – ладонь зачесалась, вожделея ребристую рукоять ножа.

Но у Николая Евгеньевича хватило ума не продолжать бестактно начатую тему. Он очень своевременно разобрался с зажиганием, и «ласточка», надрывно прокашлявшись, покатила к открывающимся воротам.

Спустя час с копейками самодвижущийся металлолом проскрежетал тормозами и остановился на песчаном берегу.

Бойня помог выгрузить мое утлое плавсредство.

– Ну, – протянул он руку, – ни пуха. Аккуратнее там.

– К черту.

Через минуту я остался в компании кружащих высоко над головой чаек и квакающих в заболоченных протоках жаб.

«Аккуратнее там». Эх, там бы еще оказаться, можно будет спокойно вздохнуть. Ширина Оки в том месте, где мне предстояло начать форсирование, была примерно полкилометра, но, учитывая течение, предстояло проплыть метров семьсот. Семь ебаных сотен метров холодной черной дряни, которая только и ждет, чтобы затащить тебя в свое безвоздушное чрево, заполнить собой твои нос, рот, горло, легкие…

В такие минуты невольно становишься верующим. Вот и я, неумело перекрестившись, спустил лодку на воду, залез в нее и со словами молитвы за спасение души – дурное влияние Святых – отчалил.

Если б не эта чертова боязнь глубины, Ока, наверное, показалась бы мне красивой – широкая, темная, омывающая живописно изрезанные протоками берега и песчаные отмели. Она брала начало под Орлом и, петляя наподобие кишки, тянулась на север, где упиралась дефекационным – если уж продолжать аналогию – отверстием в руины Нижнего Новгорода.

Вот такое путешествие я точно не хотел бы совершить. Потому вцепился в весло и принялся усердно грести.