Песни мертвых соловьев

Уживаться под одной крышей – для четырех пацанов разных возрастов и характеров дело непростое, но у нас получалось. По крайней мере, до поножовщины ни разу не доходило. Во многом благодаря Фаре. Не по годам физически развитый и спокойный, как бульдозер, он был неизменным гарантом порядка на вверенной территории, когда Валет отсутствовал, а случалось такое регулярно и подолгу. Прозвище свое Фара получил за незрячий левый глаз, полностью белый, с недоразвитым крохотным зрачком. Своими шестипалыми ручищами малолетний мордоворот легко растаскивал буянов и выписывал зуботычины в профилактических целях. Иногда и мне перепадало, если не успевал увернуться. Поначалу Фаре удавалось пускать в цель две затрещины из десяти. Каждодневная практика вскоре помогла мне свести процент попаданий к нулю. На реакцию я никогда не жаловался. Чаще всего разнимать приходилось Репу с Крикуном. Будучи одного возраста, эти двое постоянно собачились, пытаясь оспорить или отстоять лидерство в своей весовой категории. Репа был пониже ростом, поплотнее и обладал черепом странной формы, очень напоминающим одноименный корнеплод. Лоб у него выпирал наружу и, казалось, располагался не только спереди, но по всему периметру головы. Сверху же черепушка была приплюснута и этим, несомненно, провоцировала рослого сухощавого товарища треснуть по ней кулаком при любом удобном случае. Сей акт вандализма обычно сопровождался злобным шипением Репы и резким, похожим на карканье возгласом Крикуна, обозначающим искреннюю радость. У парня наблюдались серьезные проблемы с носоглоткой и голосовыми связками, из-за чего каждое произносимое им слово превращалось в набор скрежетов и вскриков. Никто, кроме домашних, этого «собачьего» языка не понимал, да и мы не всегда догадывались с первого раза. Только Репа овладел им в совершенстве, до такой степени, что мог на лету переводить с человеческого на «собачий» даже трехэтажный мат, чем и занимался постоянно, огребая в ответ кулаком по плоской башке.

Несмотря на все имеющиеся трения, работала наша команда слаженно. Впрочем, иначе и быть не могло. Слаженность являлась условием не только успешного функционирования, но и физического выживания. А потому все распри и обиды на время вылазки оставались дома. Серьезные дела обстряпывались обычно раз в две-три недели. Этому предшествовал длительный этап подготовки: слежка за хозяином выбранной хаты; выяснение распорядка его дня, по минутам; тщательнейший осмотр будущего места операции; проработка плана действий. Все по-взрослому, никаких импровизаций, никакого «авось». Наводку обычно давал Валет. Но иногда мы и сами выбирали кандидатов, если удавалось подслушать неосторожный разговор или подсмотреть характерные признаки чрезмерного материального благополучия. С уворованного и впоследствии реализованного через знакомых барыг добра нам причиталась доля. Справедливой ее назвать было тяжело, но, с другой стороны, Валет предоставлял нам кров, еду и какую-никакую видимость безопасности. Так что мы не жаловались, радостно совали в карман горсть «маслят» или пару-тройку «пятерок» и бежали в лавку на Парковой за булками. Черт, мать его дери, какие там были булки! Горячие, сдобные, с румяной хрустящей корочкой. Я до сих пор помню их запах. Это запах счастья. Одна такая булка стоила как обед из трех блюд в не самой грязной забегаловке. Сейчас я дал бы в двадцать раз больше, но их не пекут. И лавки той уже нет. И улица Парковая окончательно растаяла в хаотичной застройке…