Песни сирен

Пенни переступила через порог и вошла в холл, явно обставленный по каталогу изделий Лоры Эшли[3]. В дальнем конце виднелась приоткрытая дверь, за которой явно работал телевизор. Кросс повел ее в противоположном направлении, и они вошли в длинную гостиную. Когда он включил свет, в глаза Пенни бросилось множество «текстиля для дома»: занавески, ковры, пледы, раскиданные тут и там подушки, все – в зеленых и кремовых тонах.

– Какая красивая комната, – пробормотала Пенни.

– Вы полагаете? Я нахожу ее отвратительной. Жена говорит, это лучшее, что можно купить за деньги, а это самый верный путь остаться без гроша, – проворчал Кросс, направляясь к бару. Он налил себе из графина чего-то крепкого, на секунду задумался и произнес: – Вам не нужно, вы за рулем.

– Это верно, – кивнула Пенни, стараясь говорить дружелюбно. – Не могу рисковать, раз ваши ребята на дорогах.

– Вы хотите узнать, почему эти трусливь ублюдки отстранили меня? – спросил он с воинственным видом, вытянув голову вперед, как голодная черепаха.

Пенни кивнула, не решаясь вынуть блокнот.

– Потому что они предпочитают слушаться какого-то чертова педрилу доктора, а не настоящего копа, вот почему.

Будь Пенни собакой, она навострила бы уши. Но она всего лишь вежливо подняла брови.

– Доктора? – переспросила она.

– Они направили к нам этого идиота из дурдома, чтобы он делал дело. А он говорит, что этот сраный бандит, которого мы задержали, не виноват, так что это чушь собачья, а не доказательства. Ну а я состою копом вот уже двадцать с лишним лет и верю своему нюху. Мы взяли того ублюдка, я это чувствую печенками. Если я в чем и виноват, – так только в том, что постарался сделать все, чтобы он посидел за решеткой, пока мы не сведем воедино все чертовы концы. – Кросс допил и с силой поставил стакан на шкафчик. – И у них хватило ума отстранить меня!

Значит, фабрикация улик. Хотя Пенни страшно хотелось узнать больше о таинственном докторе, она чуяла, что лучше сначала дать Кроссу излить злость.

– Что, они говорят, вы сделали? – спросила она.

– Я не сделал ничего неположенного, – ответил он, наливая себе очередную порцию спиртного. – Проблема с чертовым Брендоном в том, что он так давно стал чинушей, что забыл, что такое дело. Инстинкт – вот что это такое. Инстинкт и тяжелая клятая работа. А не какой-то траханыи хитрый велосипедист с головой, набитой идиотской чепухой, как у траханого социального работника.

–А кто же этот тип? – спросила Пенни.

– Доктор Тони Хилл, мать его за ноги… Из траханого Министерства внутренних дел. Сидит в своей башне из слоновой кости и учит нас, как ловить преступников. У него не больше представлений о нашем деле, чем у меня о клятой ядерной физике. Но добрый доктор говорит, пусть гомик идет себе, и Брендон говорит – да, сэр, нет, сэр, три мешка полны, сэр. А я вот не соглашался и сижу теперь в жопе. – Кросс проглотил виски, лицо его пылало от возмущения и алкоголя. – Все думают, что мы здесь имеем дело с выдающимся умом, блин, а не с траханым тупым бандитом, которому пока что просто везло. На хрен нам сдался этот чертов хитрожопник с приставкой «доктор» перед именем, чтобы поймать мерзавца вроде этого! За каким фигом приписывать этому одержимому убийством гомику мысли выше его понимания?

– Значит, будет правильно сказать, что вы не согласны с той линией, которую приняло расследование? – спросила Пенни.

Кросс фыркнул.

– Можно и так сформулировать. Попомните мои слова, если они выпустят этого милягу трахальщика обратно на улицу, мы поимеем еще один труп.

К удивлению Тони, Кэрол сдержала слово. Она сидела за его рабочим столом и занималась папкой с показаниями, пока он работал за компьютером. Ее присутствие не только не отвлекало его – он находил в нем что-то странно успокаивающее. Оказалось совсем не сложно продолжить профиль с того места, на котором он остановился.

Как в «американских горках», каждая высота должна быть выше, чтобы компенсировать неизбежное снижение, которое ей предшествует. В данном случае есть три основных признака эскалации. Порезы на горле становятся все глубже и уверенней. Увечья, наносимые гениталиям, превратились из пробных порезов в настоящую ампутацию. Укусы стали множественнее и глубже. При всем этом он достаточно владеет собой, чтобы заметать следы.