Песни/Танцы

 На Разъезжей мы сворачиваем в сторону центра. Проходим несколько кварталов, начинается Петербург Достоевского. Даже в двадцать первом веке этот район сохранил в себе дух и колорит эпохи, запечатленной в произведениях великого писателя, свидетелем которой он был. Дворы-колодцы, перенаселенные коммунальные квартиры, полные сумасшедших старух, иногородних студентов, алкоголиков и мигрантов. Лишь первые этажи зданий заняты магазинами и офисами. В моем сознании этот район упорно ассоциируется с самоубийством.

 Сворачиваем в переулок, проходим мимо нескольких облупившихся зданий и полуразрушенной будки. Прямо по курсу нечто среднее между столовой, кафе и рюмочной, вобравшее в себя, пожалуй, худшие черты каждого из этих заведений. Олег предлагает зайти, я не отказываюсь.

 Внутри то же, что и снаружи, заведение целиком и полностью вписывается в атмосферу Петербурга униженных и оскорбленных. Приятно ощущать, что твои ожидания совпали с реальностью. За столиками расположились колоритные личности, покрытые налетом чего-то преступного. Это могут быть с равным успехом воры-карманники или же профессора одного из близлежащих институтов.

 Меню заведения не отличается изысканностью, но от него ее и не ждут, надо полагать. По крайней мере, я не разочарован, Олег тоже. Берем себе по тарелке макарон с сыром и овощной салат. Я киваю в сторону алкогольного меню, Олег морщится:

 - Что-то я не хочу пить.

 - Завязал что ли?

 - Вроде того. Надоело.

 Его можно понять. Алкоголь – такая же привычка, как и каждодневная скучная работа, а после определенной черты – он может стать еще более скучной работой, чем та, к которой мы привыкли. Мы ищем в нем забвения, а он делает дыры в нас. Поэтому иногда просто необходимы паузы.

 - Тогда предлагаю сок.

 - Поддерживаю!

 Берем по стакану яблочного сока, садимся за свободный столик у окна. По соседству выпивают местные завсегдатаи, как я себе их представляю. Мужчины с потемневшими лицами, неопределенного возраста неопрятные женщины. Все – с залегшими под глазами тенями. Испытавшее разочарование. Много-много лет назад. И уже навсегда.

 - Чего это ты решил завязать?

 - Алкоголь в последнее время не приносит мне радости, а без нее – зачем он нужен?

 - Да уж. В последнее время вообще ничто не приносит радости.

 - Радость – последняя искра детства…

 Я делаю глоток сока.

 - Значит, детство закончилось?

 - Я бы сказал так: оно умерло.

 - Детство умерло, да здравствует детство! – провозглашаю я тост, мы стукаемся стаканами с соком.

 За соседними столиками звучат свои тосты, там пьют за что-то более метафизическое. Пожалуй, детство этих людей не умерло, оно забилось в какой-то темный паутинный угол, и теперь они пытаются его там заспиртовать.

 - Может, мы умерли вместе с детством? – спрашиваю я.

 - Да почти наверняка. Только эти, - Олег кивает на людей вокруг, - все еще живы. Они как зомби.

 - Они и есть зомби, судя по их виду.

 - Тем более.

 В чем нельзя разочароваться – так это в том, от чего ты ничего и не ждал, не возлагал никаких надежд… в смерти, например.

 - Как считаешь, в чем призвание человека?

 - Это сложный вопрос…

 - Любой вопрос сложный.

 - Наверное, делать то, что тебе нравится, жить так, как хочешь…

 - У тебя это получается?

 Олег изгибает бровь.

 - Частично.

 - Вот у меня совсем не получается. Хотя года два назад я был бы рад и тому, что имею… Выходит, я не нашел своего призвания?

 - Не знаю. Может, так, а, может, и не так. Ты бы не заморачивался сильно…

 - Я и не заморачиваюсь, просто констатирую факт. Все мы хотим быть теми, кем никогда не станем, а становимся по итогу теми, кем не хотели бы быть ни при каких раскладах…

 - И?..

 - …и привыкаем к этому. В конечном счете, даже роли последних неудачников или мерзавцев начинают нам нравиться. За неимением лучшего, конечно.

 Чем больше слов – тем меньше смысла. Что говорить, когда жизнь катится в пропасть, а ты и рад этому? Я замолкаю.

 Мы молча поглощаем макароны с засохшим на них сыром. И макароны, и сыр почти безвкусны. Возможно, это даже к лучшему. Особенно, если учесть, где их готовили.

 За соседним столиком происходит какое-то движение, затем со стола грохает посуда – кажется тарелка, раздается звон, и куча осколков разлетается по покрытому керамической плиткой полу. Слышится ругань, хриплые утробные голоса жителей подземелья.

 Женщина за прилавком, которая продала нам макароны и которая тут за администратора и официанта одновременно, прикрикивает:

 - Будете бить посуду, вышвырну на улицу!

 В ответ ей звучит заискивающий голос:

 - Мариночка, прости. Мы сейчас все уберем.

 После этого из-за стола выползает сухонький мужичок и нетвердой походкой движется к прилавку. Там его уже ждут метла и совок, которые тянет женщина по имени Марина. Тихо матерясь, мужичок убирает осколки. Кажется, на всех остальных посетителей заведения эта картина не производит ровным счетом никакого впечатления.

 - До мордобоя не дошло – и слава богу, - говорит Олег.

 - Думаю, бить друг другу морды им уже наскучило.

 - Скорее всего.

 Отставляем пустые тарелки и допиваем сок.

 - Ты точно пить не будешь? – спрашиваю я еще раз Олега.

 - Точно. Я в завязке. Железно!