Песня для зебры

Да, эта страшная мысль уже приходила мне на ум: нас просекли. Один из делегатов — подозреваю, хитрый мерзавец Хадж, — прижав палец к губам, указывает на стены, или на телефонный аппарат, или на телевизор, или пучит глазищи на люстру. Всем своим видом он говорит: “Ребята, я не лыком шит, я знаю, как устроен этот подлый мир, уж поверьте мне — нас прослушивают!” И если это действительно так, события могут развиваться по-разному, в зависимости от характера объектов — или мишеней, как выражается Макси, — и от того, чувствуют ли они себя заговорщиками или жертвами заговора. Лучший вариант, если они решат: “А-а, пошло оно все, давайте разговаривать нормально”. Такова реакция обычного, рационально мыслящего человека, потому что у него нет ни времени, ни терпения соображать, подслушивают его в данный момент или нет. Однако ситуация далеко не обычная. И меня и Сэм с ума сводит, что трое наших делегатов никак не могут понять главного — именно сейчас они располагают прекрасной возможностью повлиять на дальнейший ход событий, для чего я и восседаю на своем “электрическом стуле” в ожидании, пока они ею воспользуются.

Неужели, Брайан, тебе не хочется прикрикнуть на них?

Хочется, Сэм, ваша правда, но только как раз сейчас меня прошиб холодный пот от жуткого открытия. Просекли они не микрофоны Паука, нет, это я, Сальво, прокололся. Выходит, своевременное вмешательство Филипа все-таки меня не спасло. Ведь когда Франко набросился не на того человека со своей заготовленной пылкой тирадой не на том языке, Хадж сразу заметил, что я откликаюсь на нее, потому и пялился на меня постоянно. Он видел, что я, как дурак, открыл было рот, чтобы ответить Франко, но осекся, неумело притворившись, будто ничегошеньки не понял.

Я все еще терзаюсь подобными размышлениями, как вдруг, долгожданной вестью об искуплении грехов, раздается низкий голос старины Франко, причем говорит он не на родном бембе, а на освоенном в тюрьме киньяруанда. И мне наконец позволено понимать его, не выставляя себя идиотом.

*

Результаты прослушивания, как не уставал напоминать своим подчиненным мистер Андерсон, по определению представляют собой бессвязную и весьма раздражающую чушь. Даже терпения Иова, считает мистер Андерсон, не хватило бы для того, чтобы выудить изредка попадающиеся жемчужинки из кучи отбросов. В этом смысле начальные реплики наших трех делегатов не составляют исключения — ожидаемая смесь нецензурных выражений облегчения и крайне сдержанной пристрелки перед боем.

ФРАНКО (язвительно цитирует конголезскую пословицу): Красивыми словами корову не накормишь.

ДЬЕДОННЕ (откликаясь другой пословицей): Рот улыбается, сердце молчит.

ХАДЖ: Вот черт!.. Предупреждал меня отец, что старикан — тяжелый случай, но чтобы до такой степени… Ой-ой-ой… А чего это он на суахили говорит, как танзаниец с папайей в заднице? Я-то думал, что он из наших, ши.

Никто не дает себе труда отозваться, как всегда и бывает, когда в одном помещении оказываются трое мужчин. Самый болтливый перехватывает инициативу, а остальные двое, как раз те, кого как раз хотелось бы послушать, умолкают.

ХАДЖ (продолжает): А что это за красавчик-зебра? (Недоуменное молчание — я, впрочем, тоже не понял.) Ну, переводчик этот, в пиджаке из линолеума. Что за хрен такой?

Так Хадж меня — зеброй?.. Как меня только не обзывали в жизни! В школе при миссии величали по-всякому: “метис”, “кофе с молоком”, “бритая свинья”. В приюте же фантазии вообще не было предела: от “курчашки” до “черномаза”. Но “зебра”?.. Совершенно новое оскорбление — по-видимому, Хадж его только что сам придумал.

ХАДЖ (продолжает): Я когда-то знал одного такого же. Может, они и родственники. Тот был бухгалтером, у отца моего в конторе над счетами корпел. Всех баб у нас в городе перетрахал, пока кто-то из мужей в ярости не пристрелил его к чертям собачьим. Ба-бах! Не я, правда, стрелял-то. Я ведь не женат, да и не убиваю никого. Мы и так уже стольких своих постреляли. Мудаки… Хватит уже. Покурим?

У Хаджа золотой портсигар. Я его заметил еще наверху, на фоне шелковой подкладки модного костюма. Щелчок — это Хадж раскрыл его. Франко закуривает и тут же заходится чахоточным кашлем.

О чем это они, Брайан?

Обсуждают мою этническую принадлежность.

Это нормально?

В общем-то да.

Дьедонне, сначала отказавшийся от сигареты, голосом фаталиста бурчит: “А-а, чему быть…” — и тоже закуривает.

ХАДЖ: Ты болен, что ли, или как?

ДЬЕДОННЕ: Или как.

Стоят они или сидят? Если вслушаться, можно услышать, как неравномерно скрипят кроссовки хромого Франко, как Хадж вышагивает туда-сюда по каменному полу в своих ботинках из крокодиловой кожи. Тихий стон боли, проминаются подушки — это Дьедонне опускается в кресло. Вот как мистер Андерсон дрессирует своих слухачей-мазуриков.

ХАДЖ: Для начала одно тебе скажу, приятель.